В широко известном памятнике письменности XI века – «Изборнике» 1076 г. содержатся термины «учение», «учитель», «ученик» в значениях: «боиться ученик учителева слова, паче же самого учителя»; «яко подобает ученики учатся уму с многою хитростью и кротостью наставляти»; «делы благочестивыими и учении доброчестивыими светяся» и др.[74, с. 242, 448, 486]
Можно говорить о том, что уже с XI века достаточно ясно отражалось значение «учения» не только как педагогической, но и нравственной категории. Тогда же в XI веке широкую известность получило математическое сочинение Кирика (Новгородца) – «Учение, имже ведати человеку числа всех лет».[75, с. 122–129; 76 с. 25–40]
Содержание термина «учение» и его соотношение с другими педагогическими понятиями раскрывают многочисленные свидетельства Житий и летописей:
«Иже дети младыя на Твою любовь обучати и смерти на преобидение» (XI в.);[77, с. 035; 78, л. 250]
«Родивши и воспита, добронравне научивши по книгам» (XIII в.);[79, л. 93 в]
«Крестьяну же родителю сын, тем же научися и внешних мудрых научения» (XIV в.);[80, л. 70 а] «д-ми [4-мя – А.Р.] языки философьи научися, елинский, римский, сурский, жидовский» (XIV в.);[81, л. 274 а]
«Рождьшужеся отрочати и седьмаго лета возраста достигшу, вдан бывает родителема книгам учитися» (XVI в.).[82, с. 411]
Термин «учение» в источниках нередко употреблялся как «учение книжное». Однако этот термин в историко-педагогической литературе недостаточно обоснованно использоваться в значении «школы учения книжного». Это словосочетание получило распространение после сделанного еще в 1944 году историком Б.Д. Грековым утверждения: «Совершено ясно, что «учение книжное» – это не просто обучение грамоте, а школа, где преподавались науки, давалось серьезное по тому времени образование. Грамоте обучали не в этой школе. Простая грамота была известна на Руси задолго до Владимира».[83, с. 15] Вряд ли можно согласиться с подобным утверждением, поскольку термин «учение книжное» использовался в источниках с XI века как синоним термина «учение», а термин «школа» появился в русских источниках только с XIV в. Термин «учение книжное» недостаточно верно раскрывал и Б.Б. Комаровский. Без ссылок на конкретные источники он характеризовал его следующим образом: «в летописных записях дидактический процесс в узком смысле обозначался словами учение книжное, учить книгам, учить ремеслу, учить пению, учить письму и т. п.».[84, с. 56] В приведенном утверждении можно согласиться лишь с оценкой первого словосочетания, поскольку остальные были значительно ýже по содержанию и включались в него.
Достаточно широкое знакомство населения русских земель с содержанием термина «учение» и его производных отражают летописи. В Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 г.) есть такие упоминания: «муж хитр книгам и ученью», «учителен и хитр ученью божественных книг», «исполнен книжнаго ученья», «благочестно делатель научися… очима управленье, языку удержанье имети».[85] В этой же летописи приведено свидетельство: «Ярослав же се, якоже рекохом, любим бе книгам, многы списав, положи в церкви святой Софьи, юже созда сам… И ины церкви ставляше по градом и по местом, поставляя попы и дая им от именья своего урок, веля им учити люди, понеже тем есть поручено Богом, и приходити часто к церквам».[86, с. 66] В приведенном свидетельстве летописи интересен факт централизованной оплаты труда священников-учителей из государственной казны уже с XI века. Эта практика продолжала сохраняться до середины XIII в., а в отдельных княжествах до образования единого государства в середине XVI века. В
Софийской Первой летописи (рукопись сер. XV в.) под 1030 г. упомянуто: «И прииде к Новугороду, собра от старост и поповых детей 300 учити книгам»,[87, с. 136] «преставися Аким Новгородский, и бяше ученик его Ефрем, иже ны учаше».[Там же.] Летописи раскрывают и содержание термина «учитель»: «Тех же всех учителей грамотных призываше к себе Митрополит и наказываше, православие и благочестие крепко соблюдати, и безумных речей и неподобных ошаятися».[88, с. 94] На учительскую деятельность смотрели одновременно как на учительство в деле распространения христианства и как на учительство по распространению грамотности.
В середине XIII–XV вв., т. е. в период монгольского нашествия, в связи с опустошением ряда территорий, разорением храмов и, как следствие, сокращением числа училищ, приходскому духовенству разрешалось уже частным порядком в церквях или домах прихожан учить детей грамоте, письму и счету. И плата за их труд происходила уже не из княжеской казны, а осуществлялась самими обучающимися «по их силам», т. е. платили кто сколько мог. Такие священники и дьяконы стали называться «мастерами грамоты». Лишь пению в этот период обучали нередко лица не духовного звания, для которых подобное занятие было своего рода ремеслом. В этой связи нуждается в переосмыслении укоренившийся в историко-педагогической литературе взгляд, будто бы «мастера грамоты» – частные лица, повсеместно занимавшиеся обучением с XIII по XVII вв. при отсутствии церковно-государственных училищ.[89, с. 28–29; 90, с. 49]
Термины «учение», «учитель», «ученик» встречались и в таких источниках, как царские грамоты и послания архиереев. Например, в Послании 1228 года (список XVI века) Патриарха Германа II (1222–1240) Митрополиту Кириллу указывалось: «… аще и пленники некия потом учителем их предающее учити священныя грамоты и учения священный возраст».[91, с. 304] Далее в тексте грамоты содержится важное требование о запрещении рукополагать в священники и назначать учителями пленников, так как само их положение может отрицательно повлиять на воспитание вверенных им детей. Сохранились примеры использования термина «учение» и в царских грамотах. Например, в Грамоте Царя Иоанна IV Васильевича (1557 г.) в Казань предписано: «Учити же младенцы не токмо читати и писати, но читаемое право разумевати, и да могут и иные научати».[92, с. 243] Раскрытие задач деятельности учителей-священников в только что присоединенной к России Казани отражает распространение русской педагогической терминологии на новые российские территории.
Большой популярностью у представителей различных сословий на всем протяжении XI–XVII вв. пользовались духовно-нравственные сборники «Пчела», «Измарагд», «Златоструй» и др., которые служили и для домашнего, и для училищного чтения. Тексты сборников содержали весь спектр педагогических терминов, которыми пользовались в тот период. Из этих сборников население Руси узнавало не только о сути педагогических терминов, но и также о правилах и средствах обучения и воспитания. Например, сборник «Златоуст» (рукопись XIII в.) призывал: «Се учитеся, добро есть, день и ночь».[93; 94, с. 316] А в сборнике «Пчела», с которым были знакомы на Руси с XI века, существовал ряд отдельных глав, посвященных обучению и воспитанию: «О мудрости», «О учении и о беседе», «О поучении», «О философии и об обучении детей» и др. Важно, что тексты «Пчелы» при переписывании оставались практически неизменными и на протяжении веков передавали следующим поколениям то же содержание педагогических терминов, которое было усвоено в предыдущие столетия. Сохранившиеся рукописи имеют большое число читательских приписок на полях, иногда с датами, позволяющими говорить о чтении одного и того же текста многими поколениями на протяжении XIV–XVIII вв.
Структурно каждая глава сборника «Пчела» содержала изречения из Евангелия, трудов христианских писателей и сочинений античных мыслителей. Эти изречения были построены в определенной последовательности, ведя мысль и направляя побуждения читателя к нравственным поступкам, формируя у него определенную систему ценностей. Например, по рукописи XIV в. глава «Слово о учении и о беседе» начинается словами Евангелия: «Глаголю вам: иже сотворит и научит, то велик наречется во царствии небеснем».[95, л. 36 об.] И далее уже из других книг разъяснялось каким должен быть характер учения: «Насильно учение не может твердо бытии, с радостию же и веселием входя твердо прилежит к душам внимающим», при этом «учитель нравом, да не словом покорит ученика».[Там же. Л. 37 об.] О важности личного примера учителя сборник говорит: «Уча учит нравом, а не словом, иже словом будет мудр, а дела его несвершена, то хром есть, аще язык доброглаголив имеет, а душа его непоставна и ненаказана, то неприятен есть, то есть правый и воистину, иже мало о добродеянии глаголет, а много добродеянья добре творит и прилагает истинную веру к своему учению житием своим».[Там же. Л. 37 об.-38] Давались и более подробные советы: «добро житье без ученья паче пользует, нежели ученье без добра житья», объясняя, в чем содержание «добра жития»: «тело растет трудом мерным, душа же тщанием мудрым». Об учении как о важном средстве образования в сборнике указывается: «личины образ видиться в зеркале, душевный же беседами является». Давались и советы об отношениях учителя и ученика: «се видев ученика своего селу [хозяйству – А.Р.] прилежаща, а учения небрегуща и рече: «блюдися, друже, егда село хотя сделати, а душу пустою оставити и не сделанну».[96, с. 147–157] Приведенные свидетельства из популярного сборника для чтения отражают при характеристике процесса учения в XIV веке не только конкретные термины: «учение», «научение», «ученик», «учитель» и др., но и раскрывают доступное пониманию читателя того времени место учения в воспитании человека и развитии его нравственных качеств.
