Песня в горах Луншань{32}
Юноша из Чанчэня ищет бесстрашныхХрабрецов, готовых на бой.
Ночью всходит он на дозорную башню,Глядит на звезду Тайбо{33}.
Над горами Луншань обходит заставыНочным дозором луна.
Где-то путник бредет усталый.Флейта в горах слышна.
И юноша, натянув поводья,Льет слезы под грустный напев.
Герои из Гуанси,{34} полководцы,Как сдержать вам печаль и гнев{35}?
Не сосчитать ваших подвигов смелых,Больших и малых боев,
А ныне за трусость дают уделыВ десять тысяч дворов!
Су У{36} сохранил обветшалое знамяВ долгом плену у врагов.
Какими же он награжден чинами?Скромнейшим из всех: «дяньшуго».
Наблюдаю за охотой
Свежий ветер свищет,Роговые луки звенят.
То в Вэйчэне{37} охотойПолководцы тешат себя.
Сквозь сухие травыЛовчий сокол зорко глядит.
Снег в полях растаял,Стала поступь коней легка.
Вот Синьфэн{38} проскакали,Мчатся мимо во весь опор.
Вот уже воротилисьВ свой военный лагерь Силю{39}.
Оглянулись на кручи,Где охотились на орлов.
В облаках вечерних —Небеса на тысячу ли!
Юноши
Превосходно вино из Синьфэна,Десять тысяч стоит кувшин.
Лучше нет удальцов из Сянъяна,Молоды и собой хороши.
Познакомятся и подружатся,Угощают друг друга вином,
А коней к зеленеющей ивеУ харчевни привяжут рядком.
Провожаю господина Шэнь Цзы-гуя в Цзяндун{40}
Уж было почти безлюдноНа Ивовой переправе.
Гребцы налегли на весла,И мы поплыли в Линьци.
У нас на душе так тревожно,Как будто весна дохнула…
Я с вами не в силах проститьсяДаже на том берегу!
В девятый день девятой луны вспоминаю братьев, живущих в Шаньдуне
Один живу я гостем на чужбине,Вдали от милых сердцу моему,Но каждый раз, когда настанет праздник,Мне с новой силой вспомнятся они.
На горный склон взойдут сегодня братья,Украсят волосы цветком «чжуньюй».В кругу друзей, пирующих беспечно,Одно лишь место будет пустовать.
В горах Чжуннань
До самой Небесной столицы{41}Доходят горы Тайи{42}, —
До самого берега моряРаскинули цепи свои.
Сомкнулись белые тучкиВокруг вершины кольцом.
Пониже — темная дымкаЗавесила все кругом.
На области с разной погодойВершина страну рассекла{43}:
Здесь, в этой долине, — солнце,А в той — туманная мгла.
Где на ночь приют найти мне?Нигде не видать жилья.
Спрошу-ка я дровосекаНа том берегу ручья.
В горной хижине
Средины жизни я достиг и нынеПуть истины взыскую в тишине{44}.
У гор Чжуннань один живу в пустыне.На склоне лет мир снизошел ко мне.
И каждый раз, почуяв вдохновенье,Иду бродить один в глубинах гор.
Как были тщетны прежние волненья!Бывалые заботы — жалкий вздор.
Я часто дохожу до той стремнины,Где в вышине рождается река.
Присяду и смотрю, как из долиныВолнистые восходят облака.
Порой случайно дровосека встречу —С ним говорю с открытою душой,
Шучу, смеюсь и даже не замечу,Что уж пора, давно пора домой.
Проводы друга{45}
Я вас проводил по тропинке.Смеркалось в глубинах гор,
Когда я в плетне убогомКалитку закрыл на затвор.
Весна возвратится снова,Трава взойдет, как всегда.
Но вы-то, мой друг почтенный,Вернетесь ли вновь сюда?
Смотрю с высоты на реку Ханьцзян{46}
На южном пределе княжества Чу{47}«Три Сяна»{48} в соседстве с ней.
С «Девятью рукавами» она слиласьНа склоне горы Цзинмэнь{49}.
Далеко, далеко течет она,Дальше земли и небес.
За необъятной ширью речнойТеряются пики гор.
Выплывают из волн ее чередойСеленья и города,
А она, извиваясь змеей, бежитС небосклоном слиться вдали.
Так посетим же Сянъян{50}, друзья,В первый погожий день.
За чаркой вина, как Почтенный Шань{51},Полюбуемся далью речной.
ВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ АКАД. Н. И. КОНРАДА
Гуляю у храма Сянцзисы{52}
Не знаю, где храм Сянцзисы.Прошел уже несколько ли, вступил на облачную вершину.Старые деревья… Тропинки для человека нет.Глубокие горы. Откуда-то звон колокола.Голос ручья захлебывается на острых камнях.Краски солнца холодеют среди зелени сосен.Вечерний сумрак. У излучины пустынной пучиныВ тихом созерцании отшельник укрощает ядовитого дракона.
В этих стихах рисуется картина, характерная для мест, где обычно располагаются уединенные буддийские обители. Дорога в гору идет через лес из старых, высоких деревьев. Тропинка совсем исчезает. По каменистому руслу бежит горная речка, и ее голос как бы захлебывается среди камней. Для усиления настроения поэт погружает все в вечерний сумрак, вводит звук отдаленного удара колокола. И вот среди всего этого — человек. У излучины реки над омутом видна одинокая, неподвижная фигура человека, сидящего в позе, которую обычно принимают при размышлении. Видимо, этот человек, возможно монах из обители, укрощает своей мыслью злого дракона — того дракона, который гнездится в пучине, а может быть, того же дракона, только таящегося в его собственной душе? Человеческая фигура сразу же придает всему пейзажу особый смысл. Картина, нарисованная стихами, оказывается законченной.
Я. И. Конрад
***
В пустынных горах опять прошел дождь.Наступил вечер. Осень.Ясный месяц светит среди сосен.Прозрачная речка бежит по камням.Бамбуки зашумели: идут домой женщины, стиравшие белье.Зашевелились кувшинки: плывут назад челны рыбаков.
В китайской пейзажной живописи есть прием, называемый дяньцзин — «внесение чего-то в пейзаж». Если рисуют горы, в горный пейзаж вводится фигура человека; если рисуют сосны, в пейзаж вводится изображение камня, скалы. Считается, что это придает полноту и законченность изображению. Ван Вэй-поэт перенял этот прием в своей пейзажной лирике, соединяя природу с человеком.
Н. И. Конрад
ВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ А. И. ГИТОВИЧА
ИЗ СТИХОВ «ДОМ ХУАНФУ ЮЭ В ДОЛИНЕ ОБЛАКОВ»
1. У потока в горах, где поет птица{53}
Цветы опадают,И горный поток серебрится.
Ни звука в горахНе услышу я ночь напролет,
Но всходит лунаИ пугает притихшую птицу,
И птица тихонькоТревожную песню поет.
К слюдяной ширме друга
У друга в домеШирма слюдяная
Обращена к цветам,К деревьям сада.
В нее вошла природа,Как живая,
И оттогоРисунка ей не надо.
Покидаю Цуй Син-цзуна{54}
