Он молчал. Она обиженно улеглась на кровать Верделла и лежала, глядя, как поднимается и опускается его грудь под одеялом. Потом он повернул голову и посмотрел на неё, но Аяна закрыла глаза.
– Эйна эком ан мару, – тихо шептал Воло, и она проснулась.
– Она не дитя. Воло, я знаю. – шептал Конда. – Я знаю. Она просто сидит тут. Почему Ретос не может прийти вместо неё?
– Мало рук. Нам дали дерево и дадут ткань. Но у них и своей работы более чем хватает. У каждого своё хозяйство... Конда, не разговаривай с ней! И не думай смотреть в её сторону. Считай её гватре!
Молчание.
– Гамте... Конда, не может быть. Дружище, не делай этого. Ты пожалеешь. Ты будешь жалеть об этом до конца жизни. Мне нужно было силой затащить тебя в бордель Нанкэ, и мы бы избежали этих проблем. Остановись. Я попробую найти другую сиделку во дворе их знахарки.
– Что мне делать? – прошептал Конда.
– Я не знаю, брат. Ты крупно вляпался. Помни об ответственности. Держи себя в руках, а её постарайся держать подальше.
Молчание.
– Увезти...
– Эйте тралес? Ты представляешь кого-то из них в нашем мире? Ты как ребёнок, который увидел новую игрушку.
– Сан мин кира.
– В золотую клетку? Она же надоест тебе через месяц и погибнет в ней. Конда, хватит, остановись. Ты уедешь и забудешь всё это, как предрассветный сон. Она выйдет замуж за своего румяного виночерпия и нарожает кучу светловолосых светлоглазых ребятишек, и они все счастливо будут с песнями бегать по склонам своей золотой долины, дудеть в рог и менять молоко на рубашки. Ты знаешь её вот столько. Успокойся. Ты придумал себе то, чего нет. Вернись на землю.
– Почему ты считаешь, что прав? – прошептал Конда.
– Потому что я всегда оказываюсь прав.
Аяна слушала их, холодея. Невыносимо было слышать, что говорил Воло. Она перевернулась на другой бок, делая вид, что потихоньку просыпается, потом поёрзала ногой по покрывалу. Воло отошёл от Конды и сел на свою кровать.
– Воло! Ты уже пришёл! Ты давно тут? Прости, я случайно заснула, и не слышала, когда ты вернулся. – Она села и потянулась, стараясь, чтобы её голос звучал как можно спокойнее. – Тогда я пойду. Твой друг сказал, что не хочет, чтобы я с ним сидела. Удачи тебе в поисках нового лекаря или сиделки.
Она ушла в купальню и плакала там, а потом поднялась к себе и лежала, обкусывала губы и ненавидела тот день, когда предложила арем Тоссу комнату с тремя кроватями.
На следующий день она ушла работать на общий двор, несмотря на то, что ей хотелось остаться дома, в постели. Она видела, что Воло остался с Кондой, и ей почему-то было досадно.
В общем дворе она встретила Дорти, и та выглядела очень счастливой.
– Дорти! Как твои дела?
Дорти светилась от счастья.
– Здравствуй, Аяна. Мы с Вальдом поженились в верхней деревне. Я пошла к ним, как только мы вернулись. И он не стал долго тянуть.
– Так сразу?
– Да. Мне надоело ждать. Мы устроили праздник в первый же день. Я перебралась к нему.
– А почему ты тут? В верхней деревне уже закончили очёс?
– Нет. Я пришла к маме за нитками для керио.
Аяна радостно вскинула руки к щекам.
– Так быстро?
– Я узнала позавчера. Аяна, я так рада. Я так рада! – Она плакала и смеялась одновременно. – Видишь, как на меня это действует? Я постоянно плачу и смеюсь, и не могу остановиться. Алпати из двора арем Дэна сказала, что так бывает. Ты уже видела Иллу? Она где-то здесь.
Илла работала с другими девушками в нижней мастерской.
– Здравствуй, доброго дня тебе! – Она встала навстречу Аяне. – Где ты пропадаешь?
– Да что-то много всего происходит, – вздохнула Аяна. – Мне кажется, за всю мою жизнь столько не происходило, сколько случилось с нашей поездки на болота.
– Это точно. Аяна, придёшь ко мне работать, когда закончим очёс?
– Я сразу сяду за станок, как только мы закончим. Мама сказала, что вся пряжа у нас будет с того нового станка с колесом. Так что я не буду прясть.
– Ну ты всё равно возьми работу! Посидим, поболтаем. Помнишь, я приглашала тебя?
– Я приду с вышивкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Приходи! Тут работы на три дня осталось.
Три дня за работой прошли незаметно. По утрам она встречала Воло, который носил еду и воду в зимние комнаты. Он сухо здоровался с ней, а она вежливо улыбалась ему и кивала, а потом сверлила его спину таким же взглядом, каким Шош раньше смотрел на Рафу, но, к сожалению, то ли взгляд был недостаточно испепеляющим, то ли Воло – слишком толстокожим.
Очес был закончен, и пучки нежных волокон власки ожидали, пока из них спрядут тонкие сероватые нити. Аяна была, как и многие другие, очень рада новому станку. Он, конечно, требовал присмотра, но нити с него одного получалось столько, сколько выходило за то же время у восьми девушек, работавших на обычных прялках. Аяна сходила посмотреть на станок в общий двор, а после навестила Олеми.
Во дворе Арке детская была очень большой, и там играли два малыша из его двора, а ещё Тати, Тилеми и Вайд. Олеми сидела в большом кресле и кормила сына, и мама пододвинула ей табурет, на который сестра положила вытянутые ноги.
– Мама, я люблю тебя, – смеялась Олеми. – Ты угадываешь, что мне нужно, ещё до того, как я сама понимаю это.
– Олли, солнышко, я столько раз проходила через это, что могу предсказать, что ты захочешь завтра.
– И что же?
– Выспаться и поесть.
Они хохотали, и Аяну переполняло тихое счастье. Рафу лежал на пороге и смотрел на малышей.
– Мама, ты не отдашь Рафу близнецам? – спросила Аяна. – Они так хотели охотничью собаку.
– Он очень привязался ко мне, – вздохнула мама. – Он любит меня, хотя я и сама не понимаю, почему. Наверное, из-за лакомых кусочков, которыми я угощала его. Не могу же я его оттаскивать от себя силой? К тому же, Тамир и Арет постоянно теперь с людьми с корабля. Им сейчас не до Рафу. Они выпросили у меня разрешения ночевать у столяра, и Сэл увязался за ними. Я только взяла с них обещание ходить на занятия.
– Мама, как бы не вышло чего, – покачала головой Олеми. – Корабль уйдёт весной, а близнецы-то останутся здесь.
– Думаю, мы найдём им занятие. И потом, им уже четырнадцать. Скоро они заинтересуются девушками, и им будет не до других мыслей, – улыбнулась мама. – А Сэл хоть и строит из себя самостоятельного, но на деле он ещё маленький.
Олеми неуверенно кивнула.
– Олеми, когда ты вернёшь нам маму? – сказала Аяна с улыбкой.
– Я останусь здесь ещё немного, солнышко. У Олли всё ещё болят кости вот тут, – она показала на низ живота. – Ей нужен покой и отдых. Ленар, иди к бабушке!
Олеми передала сына на руки маме и погладила его тёмно-русые кудряшки.
– Он родился таким волосатым.
– Ты тоже была кудрявой, когда родилась. А потом все твои тёмные кудри выпали, и выросли прямые светлые волосы, – сказала мама. – Олли, он так похож на вас с Арке.
Аяна оставила их ворковать над малышом. Она была невероятно счастлива за сестру, которая с самого своего праздника мечтала о малыше.
Дорти тоже была счастлива. Аяна вспомнила её радостный смех. Дорти оставила Брина ради того, чтобы это счастье было возможным, и Аяна не могла осуждать её за это, даже зная, как всё произошедшее оскорбило парня. Наверное, если бы Дорти любила Брина сильнее, она бы ни за что не рассталась с ним, и ждала бы ещё столько же, и ещё, и возможно, дождалась бы.
Аяна шла и задумчиво кусала губы. Но если бы Брин любил Дорти, он бы пересилил свою нерешительность и упёртость ради того, что было важно ей.
Она так и сяк крутила эту мысль, но так и не поняла, кто из них прав, а кто — нет.
До двора Иллы отсюда было рукой подать. Она зашла и сразу наткнулась на стайку малышей, играющих у ворот.
– Аяна, иди сюда, – крикнула Илла, помахав ей рукой из открытого окна второго этажа. – Захвати у очага сушёных яблок! И по лестнице сразу наверх!
Она показала пальцем на дверь к очагу, и Аяна, кивнув, зашла сначала туда. Ей на миг показалось, что за окном мелькнуло что-то яркое, и она успела в последний момент увидеть рыжий затылок, исчезающий в подворотне.
