– Он в основном спит. Я тоже к вечеру задремала.
– Сола явно хочет, чтобы ты вместо неё когда-нибудь стала олем, раз уж у неё самой нет детей. Сначала та рана, теперь она подсунула тебе этого, со сломанной ногой, потом снова поведёт помогать принимать очередные роды, а там, глядишь, ты втянешься, и она тебя к арем Дэну на обучение затащит, – смеялась Тили.
– Ох, Тили, нет, – слегка побледнела Аяна. – Нет. Лучше уж роды. На них мне хоть дурно не становится. Это не самое страшное. Даже та рана... Мы промывали её, а потом я ещё держала, пока Сола шила, и мне было дурно. Он живой человек, и это неприятно – видеть, что у него внутри, под кожей... плоть. Но то, как они изучают... Нет, нет.
– А я боюсь вообще этого всего. И я не смогла бы втыкать в живого человека иголку с ниткой, как будто я сшиваю куски ткани, а не чью-то живую кожу. Тем более... изучать, как они. Фу, меня мутит. Аяна, подожди, меня затошнило.
Тили остановилась и отдышалась.
– Слушай, мне дурно уже от одной этой темы. Давай не будем про это говорить.
– Да уж, Тили, не быть тебе лекарем.
– Не быть. Я буду ткать холсты и шить одежду. А ты?
Аяна задумалась.
– Нэни с самого детства знала, что хочет стать олем. Я не такая целеустремлённая... я не знаю. Мне нравится многое, но всё как-то недостаточно, чтобы определиться, понимаешь?
– Ну, это тоже неплохо. Будешь работать то тут, то там... Не заскучаешь, – хихикнула Тили. – Не от каждого ждут, что он станет олем или арем, или, к примеру, как древние герои, поведёт за собой армию или в одиночку потушит огромный пожар... Если бы каждый был героем, какой смысл был бы в сказаниях? Каждое из них было бы как сказание о Пасси, которая изо дня в день... просто живёт, печёт пироги, метёт пол и моет песок для стеклодувов.
– А знаешь, ты права. Сказания всегда о том, что отличается. Они бы тогда были не о героях, а о чём-нибудь другом. О других краях, к примеру, или обычаях. Недавно мне Верделл рассказывал про свои родные края. У них там всё очень странно устроено. Представь, у них есть люди, которые помогают другим людям одеваться, умываться и причёсываться.
– Как Оланна или Грита?
– Нет. Не немощным. Просто людям, у которых много имущества. Это их мена. Они ухаживают за этими людьми и получают за это часть их имущества.
– Денег? Я работала с девушками на очёсе, – сказала Тили. – И Керта из двора Ордано пересказала то, что тот моряк, который у них живёт, рассказал им за ужином.
– Да, – кивнула Аяна, – и мне всё это очень интересно слушать. Но Верделл ушёл в горы с остальными, и я не скоро его увижу. Он постоянно сбегает куда-то.
– Ты можешь спросить у Конды. Он-то никуда не сбежит, раз у него нога сломана.
«Кирья, выпусти меня! Выпусти меня!»
Аяна вздрогнула.
– Айи, ты чего? У тебя болит что-то? Что с твоим лицом?
– Ничего. Просто подумала, что мне сидеть с ним еще три дня.
– Не переживай, я зайду к тебе! Ну же, Айи, не грусти!
– Спасибо, Тили, – улыбнулась Аяна. – Ну всё, мы пришли. Погуляем ещё или ты идёшь домой?
– Я домой. До завтра! – махнула Тили рукой.
Аяна брела домой. Он никуда не сбежит. И она тоже не может сбежать и оставить его там одного, он ведь даже повернуться не может без боли.
– Айи, солнышко, обними меня! – позвала её мама, когда она зашла к очагу. – Я искала тебя, но не нашла. Милая моя, ты стала тётей. Я теперь настоящая олем. Наша Олли родила сегодня здорового, красивого мальчика. Он кудрявый, как Арке, и очень громкий.
Аяна бросилась к маме и обняла её.
– Мама, как она?
– Хорошо. Она устала, мальчик родился крупным, а ещё он не давал ей спать последние несколько дней. Ей нужна будет помощь. Я возьму младших и переберусь к ней дней на десять. Семья Арке не против, у них много забот перед началом занятий в учебном дворе. А Олеми сможет немного выспаться.
Отец сидел радостный и довольный.
– Ну что, бабушка моя любимая, – сказал он. – Иди сюда, дедушка обнимет тебя.
– Как назвали мальчика? – поинтересовалась Аяна.
– Они хотели назвать его Кадо, но Арке сказал, что имя не подходит ему, и теперь они выбирают новое, – рассмеялась мама.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Аяна оставила их, счастливых, и ушла спать под крики Сэла, Тамира и Арета, доносящиеся из зимних комнат.
39. Как предрассветный сон
Следующий день она провела в полудрёме на кровати Верделла, потому что у неё начались женские дни, и невыносимо хотелось спать и есть. У Конды опухла нога, он жаловался на боль в стопе и колене. Аяна предложила ему сонное зелье, но он наотрез отказался.
– Конда, я могу принести лёд, – предложила она, с отчаянием глядя на его искажённое болью лицо. – Он немного облегчит боль, но ты должен пообещать, что не попытаешься встать, пока меня не будет.
– Кирья, мне больно дышать. Я не буду вставать.
– Ты пытался вчера.
– Я был напуган своей беспомощностью.
Она сбегала за льдом, завернула в тряпицу и села у Конды в ногах, осторожно прикладывая к опухшему месту.
– Я настолько беспомощен, что даже не могу сам дойти до нужника. Это злит меня. Я хочу кричать от бессильной ярости.
– Если ты будешь кричать, у тебя заболит ребро.
– Это ещё больше злит.
Она смотрела на его стройные, сильные ноги.
– Ты скоро поправишься, если не будешь спешить.
– Когда? Это плохой перелом?
Аяна вспомнила, что он сказал про действие сонного отвара. Интересно, он слышал, что говорил арем Дэн?
– Арем Дэн сказал, что всё очень серьёзно. Ещё год ты пролежишь вот так, потом можно будет потихоньку вставать
Он с бешеным ужасом взглянул на неё, и она не выдержала и рассмеялась.
– Прости, я пошутила. Еще пару-тройку дней ребро будет беспокоить тебя, а потом ты сможешь вставать с костылями и немного ходить по нижнему этажу. Через три или четыре недели начнёшь понемногу нагружать ногу.
– Я не выйду отсюда месяц?!
Его смятение передалось Аяне. Она представила, что заперта в комнатах нижнего этажа на месяц, без возможности подняться по лестнице и выйти на свежий воздух, и ей показалось, что она задыхается.
– Хочешь, я открою окно?
Он закивал. Аяна залезла на стол и приоткрыла окно, подперев каменным бруском, чтобы щель была не слишком большой.
– С костылями ты, наверное, сможешь подняться по лестнице. Там пятнадцать ступеней до первого этажа. И ещё восемь вниз, во двор. Но тебе пока рано об этом думать.
– Я заперт здесь, – сказал он отчаянно. – Я заперт.
Она слезла со стола и присела у его подушки, положив руки и подбородок на его матрас.
– Конда, я принесу тебе поесть.
– Я уже ел сегодня. Я целыми днями лежу. Мне не от чего проголодаться.
Он был заперт здесь. Да, он не мог сбежать, и он знал это. Он был как ястреб, случайно угодивший в ловушку для куропаток.
– Кирья, ты слишком близко. Пожалуйста, не надо.
Она отодвинулась.
– Но я не трогаю тебя.
– Что?
– Воло сказал мне, чтобы я не смела к тебе прикасаться, даже если ты будешь гореть. – Внутри поднималось негодование. – Потому что этим я оскверню себя, а потом и тебя, и лучше сгореть, чем такое допустить. Но я уже прикасалась к тебе много раз, когда мыла тебя и помогала тебя переодевать.
– Переодевать?
– Да. Ты спал. Сола переодела тебе разрезанные штаны. Я помогала ей.
Он шумно выдохнул, закрыл глаза и повернул голову к стене.
– Ты делала это как гватре. Лекарь не может быть мужчиной или женщиной. У него нет пола.
– Я и сейчас твой лекарь.
– Нет.
– А ты постарайся это представить.
Аяне показалось, что он готов заплакать. Она встала.
– Что я такого сказала?
– Ничего. Ничего. Кирья, нет никого, кто мог бы сменить тебя?
Она пожала плечами. Обида захлестнула её.
– Тебе придётся как-то потерпеть моё присутствие до вечера. Потом придёт Воло, договаривайся с ним. Если ты не желаешь меня видеть, сам ищи себе сиделку.
