чтобы Дима Карелин как можно быстрее исчез из жизни Лизы! Так хотелось полновластно распоряжаться ее телом, ее временем, ее мыслями.
Дима исчез. Лиза досталась ему. И…
И на этом все закончилось! Вся, на хрен, романтика растворилась в ее слезах и упреках. И до тела она долгое время его толком не допускала. До тех самых пор, пока замуж за Окунева не собралась. Вот как собралась за него замуж, так секс у них снова стал невероятным.
– Ты извращенка, Лизка, – целовал он ее на каждом свидании горячо и страстно. – Тебе необходимо кому-то изменять. Иначе ты удовольствия не получаешь.
Она смеялась в ответ, но уже не так, как прежде. Грустно смеялась, понял вот прямо сейчас и вдруг Осипов. Она все же любила Карелина. Как могла любила.
Уже через час он держал в руках флешку с записями передвижений сладкой парочки в роковую ночь убийства Зинаиды Павловны Сироткиной. Ни на что он так внимательно не смотрел, как на дверь Карелина, когда любовники крались по лестничной клетке. Дверь была плотно закрыта.
– Все, я могу идти? – вытянул к нему руки в браслетах Сироткин. – Вы можете меня освободить?
Проворчав нечто невнятное, Осипов расстегнул на его запястьях браслеты. Подписал ему пропуск и взглядом указал на дверь.
Сироткин пружинящим, молодцеватым шагом двинулся к выходу. Но вдруг резко встал и шлепнул себя по лбу. И оглянулся на Женю с улыбкой. Странной такой улыбкой, противной, со значением.
– Совсем запамятовал, товарищ капитан! Забыл рассказать вам.
– О чем же?
– После того как мы с Асей вернулись с отдыха, туда же полетела моя жена…
Глава 29
Дима и спал, и нет. Тяжелая дремота то выдергивала его на поверхность, и он слышал все звуки и запахи, то снова уволакивала в омут. А там было скверно. Там носились какие-то неясные тревожные сны. В основном черно-белые. Как его жизнь в заключении. Ему хотелось снова вынырнуть на поверхность, он ворочался, пытался приоткрыть глаза. Слышал запахи и звуки, и снова глаза закрывал. Потому что он не знал, как станет смотреть своими глазами на нее – на Машу?
Глаза были бесстыжими, взгляд голодным, руки смелыми, силы…
Силы оставили его через три часа. У нее их тоже не осталось. И они уснули поперек его широкой кровати голышом. А сейчас вот она где-то там – на его кухне. Готовит что-то вкусное – пахнет невозможно аппетитно. А он изо всех сил старается вынырнуть на поверхность из своих тревожных черно-белых снов. Но и там ему тоже не нравится.
Он наконец открыл глаза, рывком поднял себя с кровати, дотянулся до трикотажных красных шорт – валялись на полу. Оделся и пошел к ней – к женщине, не сумевшей вчера устоять перед ним.
У входа в кухню он остановился и закатил глаза. Маша что-то напевала, гремела сковородкой. Если сейчас он войдет, а там сырники и Маша в его рубашке, он точно будет разочарован.
Сырники и мужская рубашка на голом женском теле – это так заезжено. И это совсем не сексуально. Это как знак, как указатель: следующая остановка ЗАГС.
Он не готов. Он не хотел.
Карелин вошел в кухню и выдохнул с облегчением. Маша была в своих джинсах и футболке. И жарила глазунью.
– Яйца? – притворно разочарованно вывернул он губы. – А пахло-то, пахло!..
– Я лук жарила, – рассмеялась Маша, совсем не обидевшись. – А ты сырников ждал? Или блинчиков? Не умею, честно. И угождать не хочу. Яичницу сама люблю по утрам.
Вот потому, что она не пыталась ему понравиться, она понравилась ему еще больше. Они сели завтракать.
– А ты не торопишься? Разве тебе не надо за город в свой Дом?
Они все его пока называли именно так – Дом. Непременно с большой буквы. Он сам еще толком не знал, что будет с его новым делом потом. Но пока все складывалось хорошо и по-доброму.
– Я предупредил, что сегодня задержусь.
– Как это? – Маша недоуменно заморгала. – Ты знал, когда приглашал меня на кофе, что все закончится именно так?
– Нет. Не знал. – Дима проткнул вилкой оранжевый глазок на тарелке. – Я приглашал тебя вообще-то в кафе. Ты пришла сюда. Я не стал говорить, что ты меня неправильно поняла и… Ну а потом все как-то стремительно произошло.
– Жалеешь? – прищурилась Маша, покраснев до корней волос.
– Нет.
Он макал хлебную корку в растекшийся желток, откусывал размякший хлебный мякиш и осознавал, что ничего вкуснее не было в его жизни за последние годы.
– Это самая вкусная яичница, которую я когда-либо ел, – отодвинул он пустую тарелку. – Даже название придумал: яичница, приготовленная девушкой, с которой я собираюсь завести отношения. Если она, конечно же, не против.
– Последнее предложение тоже входит в название?
Он отрицательно мотнул головой.
– Девушка не против, – улыбнулась она, доедая свою порцию. – И у девушки есть к тебе дело.
– Дела потом. Не будем портить очарование утра. Идет?
Маша не стал возражать.
Они собрали со стола посуду. Вымыли ее вместе, теснясь бок о бок у раковины. Потом Дима пошел в душ и, стоя под струями горячей воды, поймал себя на том, что блаженно улыбается. И не только потому, что наконец-то может мыться горячей водой, а не еле теплой, как все последние восемь лет. А потому, что рядом с ним теперь девушка Маша.
Ему было хорошо рядом с ней. Необременительно. Она знала о его «боевых» заслугах все. Ему не требовалось ничего выдумывать, чтобы казаться лучше. В чем-то они даже были единомышленниками. Оба хотели поскорее найти убийц несчастных стариков. Маша к тому же всячески старалась защитить его от Осипова. И Диме нравилось в ней и это тоже.
– Я хочу с тобой съездить за город. Можно? – спросила Маша, когда он вышел из душа.
Она уже успела надеть теплый свитер с высоким горлом, шерстяные носочки и шапку. Куртку держала в руках.
– А тебе не нужно на работу? – Дима вытирал полотенцем мокрые волосы. – И это то самое дело, которое у девушки ко мне было?
– Нет – на работу не нужно. Я в отгуле.
– Ага! Значит, ты все-таки знала, что все так закончится? – Он широко улыбнулся и, шагнув вперед, поцеловал ее в щеку.
– Да ну тебя! – снова вспыхнула Маша, отворачиваясь. – Так я еду с тобой или нельзя?
– Поехали…
За город они приехали к обеду. Их сразу позвали в столовую, где его коллеги – а он именно так их всех называл – уже накрывали столы.
– У
