подавления восстания 1830–1831 гг., корил жителей Царства за то, что последние забыли «долг присяги и
благодарности за все благодеяния, оказанные Царству… императором Александром I»[869]. Эта риторика, очевидно, обрела со временем форму нарратива.
При начале восстания император Николай I заявлял: «…прошла пора великодушия; неблагодарность поляков сделала его невозможным, и на будущее время во всех сделках, касающихся Польши, все должно быть подчинено истинным интересам России», которая не стремится «владеть страною, неблагодарность которой была столь очевидна»[870]. Позднее монарх повторял сентенцию о польской неблагодарности многократно как в частной переписке, так и в публичном пространстве. Так, благодаря И. Ф. Паскевича за подавление восстания, император, например, иронично заявил, что будет хранить знамена и Конституционную хартию «в Оружейной палате, как памятник великодушия нашего Александра I и польской благодарности»[871].
Примечательны и публичные речи монарха после восстания. Судя по сохранившимся материалам, Николай I произнес одну и ту же по содержанию речь несколько раз – в 1831 г. во время приема польской депутации в Петербурге, а также в 1835 г. в имении Лазенки под Варшавой[872]. При этом повторялась и мизансцена – император перебивал депутата, начавшего было произносить заготовленный текст. Вероятнее всего, первоначальный, достаточно короткий текст[873] был расширен для произнесения в Польше 4 (16) октября 1835 г.: «Вы хотите меня видеть? Вы меня видите! Вы хотите мне говорить речь? Я этого не хочу, избавляя вас от лжи, да, господа, избавляя вас от лжи. Знаю, что чувства ваши не те, каким вы хотели заставить меня поверить. Знаю, что большая часть из вас… в прежних обстоятельствах были бы готовы вновь начать то, что вы делали во время революции. Не вы ли сами за пять лет, за восемь лет говорили мне о… преданности, не вы ли оказывали мне самые торжественные изъявления привязанности… а… после этого вы разрушили свои клятвы. Вы совершили ужасные дела! Императору Александру, сделавшему для вас более, нежели русскому императору должно было сделать, говорю так потому, что так думаю, осыпавшему вас благодеяниями, попечительному об вас более, нежели своих настоящих подданных и сделавшему из вас народ самый щедрый, самый цветущий – императору Александру заплатили вы самой горькой неблагодарностью. Вы никогда не умели довольствоваться положением самым выгодным и кончили тем, что сами разрушили свое благополучие… Воспитайте для добра детей ваших, внушая им основания… верности к их государю»[874].
Эта речь являет собой перечень упреков, которые Николай I предъявил полякам, главным из которых была объявлена неблагодарность. При этом, обвиняя своих «скверноподданных», как впоследствии выражался император, в нарушении преданности ему лично, все благодеяния, которыми была осыпана Польша, монарх приписал императору Александру I. Последний, по мнению Николая, проявлял заботу о поляках более, чем о «своих настоящих подданных», и более, «нежели русскому императору должно было сделать». Интересно, что себя из этой композиции, выстроенной вокруг чрезмерно неоправданных даров полякам, император удалил, делая Александра, с одной стороны, обманутым поляками, а с другой – порицаемым за легковерие. Показательно, что в этом тексте отсылка к коронации («Не вы ли сами за пять лет, за восемь лет говорили мне о… преданности») носит скорее завуалированный характер по отношению к версии 1831 г., где упрек был выражен прямо: «…вы так же кланялись в 1829 году»[875]. При этом просвещенческий пафос николаевской речи («воспитайте для добра детей ваших») был направлен в будущее, опуская занавес над прошлым[876].
5.3. Путь домой: Варшава – Киев – Петербург
После короткого пребывания в Берлине Николай вернулся в Варшаву. Здесь он получил новость о Кулевчинском сражении, завершившемся победой, которую он так давно ждал[877]. Новость привела императора в восторг. Доставивший сообщение князь Трубецкой так передал реакцию монарха: «Трудно описать впечатление, произведенное на императора известием… Будучи на вершине радости или, вернее, счастия, он осыпал меня поцелуями, бросился на колени, чтобы поблагодарить Бога, и тотчас же назначил меня своим флигель-адъютантом и полковником – две милости, которых я никоим образом не ожидал одновременно. Затем, не дав мне времени опомниться, он увлек меня на свои дрожки, чтобы отправиться сообщить эту приятную новость великому князю Константину… Вечером в день моего приезда император снова призвал меня к себе в кабинет и, пригласив пить с ним вместе чай, около двух часов разговаривал со мною наедине о том, как вообще у нас обстоит дело»[878]. По случаю победы было объявлено о многочисленных наградах; командовавший армией Дибич получил орден Св. Георгия[879]. Находясь в Варшаве, Николай получил и еще одну радостную новость – адмирал Грейг сообщал в своем рапорте о действиях брига «Меркурий» под командованием капитан-лейтенанта А. И. Казарского. Команда небольшого поврежденного судна, атакованная турками, приняла решение не сдаваться, а в крайнем случае поджечь корабль. Однако «Меркурий» не только выдержал обстрел со стороны двух больших турецких кораблей, но и нанес последним серьезные повреждения[880].
Вскоре победа Дибича над визирем была отпразднована торжественным молебствием в лагере при Повонзках, где 16 (28) июля были построены все войска Варшавского гарнизона. Здесь по приказу императора были сооружены два навеса – для проведения масштабного православного и католического богослужения. «После благодарственной молитвы, которую сопровождал артиллерийский салют, – вспоминает А. Х. Бенкендорф, – император первым закричал „Ура!“. Этим он вызвал большое неудовольствие великого князя Константина, который питал отвращение к шумным представлениям и даже к крикам „Ура!“. Огромное количество людей собралось для того, чтобы порадовать свой взор этим церковным праздником, который украшали своим присутствием самые нарядные столичные экипажи»[881].
В этом описании обращает на себя внимание то, как быстро император переключился на условный русский дискурс при появлении информации о военной победе. Николай не был готов провести публичный православный молебен в честь коронации, но сомнений относительно того, следует ли сделать это по случаю военной победы, у него не возникало.
Доставленная в Варшаву новость о победе позволила завершить всю поездку на высокой ноте. Весь проделанный Николаем путь, полный сомнений, тягот и жертв, казалось, был пройден не зря. Польша была покорена благородством монарха, которое не могло не внушать восторг и благодарность, планы Австрии были нарушены, а русская армия, словно в награду за усилия монарха, снискала столь долгожданную славу на поле боя. Дело шло к заключению триумфального мира с Оттоманской Портой, а Польша была спокойнее, чем когда-либо. Балы и парады, иллюминации и фейерверки, восторженно-эмоциональные проявления чувств со стороны жителей Варшавы – все это расценивалось как свидетельство верности принятых монархом решений. Николай уезжал из Варшавы с убеждением, что
