class="a">[912]. Этот жест представлял собой символическое указание на месть, которая должна свершиться над Романовыми за подавление Польского восстания 1794 г.
Смагловский предполагал спрятать молодых людей «с оружием за обоями залы коронования»[913]. Во время церемонии они должны были окружить императорскую фамилию и вынудить императора под страхом смерти согласиться на три условия: возвращение Польше всех присоединенных к России провинций, следование нормам конституции и, наконец, признание права свободного выбора королей[914]. Проект рухнул, когда один из заговорщиков обратился к Ю. Немцевичу, который, как оказалось, не имел об обществе ни малейшего представления. В результате товарищи Смагловского пришли к заключению, что имеют дело со шпионом[915].
Интересно, что в более поздних польских эмигрантских текстах заговорщики в ряде случаев были соотнесены с участниками восстания 1830–1831 гг. или даже приравнены к ним. В качестве инициаторов коронационного заговора подобные тексты называли Петра Высоцкого[916], члены организации которого напали на Бельведерский дворец в ноябре 1830 г. и едва не убили великого князя Константина Павловича, и известного публициста Адама Гуровского, о котором речь пойдет ниже[917]. При этом участники тайного общества изображались героями, оказавшимися словно «на театре славы всего света»: обсуждая свои планы, заговорщики неизменно размышляли о возможной реакции европейских дворов на задуманное ими предприятие[918]. Так, один из заговорщиков, говоря об убийстве Романовых, задавался вопросом: «Как примет сент-жемский кабинет наше предприятие?»[919]
Полученные из Варшавы сведения нимало не обеспокоили Николая – этот заговор в российских источниках не обсуждался сколько-нибудь серьезно. В розыскных документах мотивы В. Смагловского трактовались как следствие воспитания «в началах ложного патриотизма» и игры «воображения»[920]. В таких объяснениях, впрочем, не было ничего нового – все прошения о помиловании, приходившие из Польши, выглядели подобным образом. Отчасти материалы дела могли убедить Николая в правильности самого решения о коронации: В. Смагловский планировал отдать отобранную у Николая I корону герцогу Рейхштадтскому (Наполеону II) и начать собирание польских земель при активной поддержке Австрии[921]. Один из неудавшихся заговорщиков, студент Воловский, объявил следствию, что общество надеялось, что «Австрия на предстоящем сейме в Галиции провозгласит сего Герцога королем Польским»[922].
Расследование дела Смагловского оставалось без существенного движения до середины весны 1830 г. Лишь 8 (20) апреля генерал Д. Д. Курута сообщил императору, что следствие «на сих днях только приведено к окончанию» и скоро будет передано в суд[923]. К этому моменту император уже находился в состоянии активной подготовки к новой поездке в Варшаву на открытие сейма. Он пребывал в убеждении, что общественный договор, заключенный между ним и поляками, ненарушим[924] и благодарная Польша по-прежнему остается лояльной к своему монарху, который был неизменно верен своему слову и теперь намеревался исполнить очередное обещание и созвать представительство. Он полагал, что определился с главным, и болтовня мальчишек его не тревожила.
5.4. Через год: Николай I на польском сейме 1830 г
Открытие польского сейма было главной, но не единственной задачей очередной поездки императора в Варшаву. Назначив «вояж» на май – июнь 1830 г., Николай I одновременно решал вопрос с празднованием годовщины своей коронации в качестве польского короля и 15-летия создания Царства Польского. Оба события имели значение для позиционирования власти императора в польских землях, но не были интегрированы в более широкий имперский контекст, а значит, не имели никакого отношения к выстроенной в России системе коммемораций. Вспоминать о них, в сущности, можно было только в Варшаве.
5 (17) мая в Варшаве было объявлено о скором приезде императора и короля[925]. По заведенной традиции, милости опережали прибытие монаршего кортежа: 27 апреля (9 мая) польский «Варшавский курьер» сообщил о возобновлении вручений ордена Св. Станислава, по случаю чего в Варшаве состоялся молебен[926], а две недели спустя великий князь Константин Павлович открыл перед Дворцом Сташица памятник Н. Копернику[927]. Как и в предшествующем году, из России в Польшу везли серьезный запас подарков, орденов и денег[928].
На сей раз император двигался к Варшаве заметно быстрее: выехав из Санкт-Петербурга и направившись по Динабургскому тракту[929], он прибыл в Варшаву всего неделю спустя[930]. Императора сопровождали великий князь Михаил Павлович, генералы П. А. Толстой и А. Х. Бенкендорф, министр двора П. М. Волконский и вице-канцлер К. В. Нессельроде. Несколько дней спустя в Варшаву прибыла и императрица[931]. К свите российского монарха также присоединился прусский принц Карл[932].
В годовщину своей коронации император Николай I присутствовал на параде, состоявшемся на Саксонской площади, и на торжественном молебне в соборе Св. Яна. «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали, что «12 (24) мая в день торжественного своего коронования их величества государь император и государыня императрица изволили принимать в Королевском замке… поздравления знатных обоего пола особ, равно всех Штаб– и Обер-офицеров гвардии и армии»[933]. Вечером в театре было дано представление, а город был иллюминирован[934]. Несколькими днями позже Николай дал в Королевском замке большой обед, на который были приглашены министры, сенаторы и депутаты. В этот вечер монарх поднял тост за процветание польского народа[935].
В польских газетах появлялись и «Воспоминания» о прошлогодней церемонии. Так, известие о приезде императора и короля в Варшаву сопровождалось в «Варшавском курьере» указанием (в рубрике «Воспоминания»), что 5 (17) мая 1829 г. состоялся коронационный въезд монарха в город[936]. Аналогичным «Воспоминанием» был отмечен и сам день коронации 1829 г., и дата создания Царства Польского в 1815 г.[937] Отголоском коронации стала церемония помещения сердца Яна Собеского в новый саркофаг, который император приказал изготовить годом ранее и оплатил из личных средств[938].
Мероприятия – парады[939], балы, поездка в Беляны – продолжились и после празднования коронации[940]. В один из дней наследник, великий князь Александр Николаевич, посетил Варшавский университет и преподнес ему в дар гипсовые слепки, сделанные с рук солдата Преображенского полка, отличавшегося колоссальным ростом[941].
Нарратив народной любви был задействован вполне активно – толпы восторженного народа заполняли улицы[942], а газеты публиковали стихи в честь приезда императора[943]. Сопровождавшие Николая также фиксировали, что «Варшава была блестящей и оживленной»[944]. В честь монарха по примеру прошлого года было дано несколько обедов и балов, включая бал у председателя Сената графа С. Замойского[945]. Те же люди, те же действия.
8 (20) июня прошло и празднование годовщины создания Царства Польского, которое местная пресса именовала «воскрешением» королевства[946]. В этот день
