Гость
Он появился неожиданно. Он не прикинулся пуделем. Он не предстал разноглазым, прихрамывающим мужчиной. Но если начинать описывать его, то, обрисовав плотную высокую фигуру, крупные руки, негроидные губы, слегка приплюснутый, опять-таки негроидный немного нос, наткнешься на что-то неуловимое, ощущаемое едва-едва. Это нечто проявлялось, когда я начинал рассматривать его волосы. Плотные, с едва заметной сединкой. И было что-то театрально бесовское в расположении волос на голове его. Этакий вырез на лбу.
Мы не виделись лет пятнадцать. Учились в одном и том же меде. Испытывали уважение друг к другу. Причем какое-то опосредованное, передаваемое при случайных разговорах случайными людьми. Не дружили мы никогда.
Он позвонил и сказал что-то типа: я прочитал твою книжку. Мне многое понравилось. Хотелось бы поговорить.
— Приезжай,— ответил я. — У меня тюремный режим.
Он приехал правильно. То есть известив предварительно о визите. Иначе мог бы попасть в ситуацию, когда я находился в истерике или не вылезал из сортира, так как мои резаные кишки ведут себя самым идиотским образом. Короче, попал он удачно.
Приехал. Обнялись неуверенно. Он был плотным и слегка заплывшим. Прошли в столовую. Жена что-то соорудила к чаю. Я, извинившись, развалился на диване — не могу прямо сидеть. Проговорили часа три. Я устал уже на первых минутах. Однако он был неплохой рассказчик. И к тому же своими вопросами цеплял меня за правильные нитки, что заставляло меня говорить достаточно бодро.
— Ты куришь?— спросил он.
— Угу. Немного… — Какой, на фиг, немного!
Он, не осуждая, качнул головой.
Беседа как шла, так и ехала. Потом я стал соображать. А зачем я ему нужен? Тащиться в такую даль, чтобы поговорить о стихах и вообще потрендеть?
Какой-то смысл открылся, когда он попросил посмотреть его стихи. Я облегченно перевел дух. Все ясно. Парень, зная о моих подвигах, решил обратиться ко мне как к эксперту.
Я не стал говорить много по этому поводу, просто совершенно отвязно объяснил ему, что стихи почитаю, комментировать не буду, а сразу пошлю в редколлегию журнала, членом которой я состою. Предупредил, конечно, что результат непредсказуем. На том и расстались, поболтав для приличия еще минут пять. Или семь. Или восемь.
Он прислал, конечно, мне подборку, и я сделал все, что обещал.
Но тут стало происходить что-то неожиданное для меня. Он активно включился в мое лечение. Собрал информацию о немецких профилированных клиниках. Обещал сам финансово поучаствовать в моей отправке к немцам. Он доставал мне анашу до тех пор, пока я не отказался от нее. Предоставил целый список щадящих обезболивающих и антидепрессантов. Еще раз побывал в гостях, уже с женой, правда. Иными словами, его стало много в моей жизни. Зачем, соображал я, ему все это надо? Как бизнесмен и старый циник я понимал появление поблизости от меня человека по-своему. Первое — родственные связи. Второе — крайняя моя необходимость в делах, связанных с разными аферами. Третье — возможность поплясать на костях поверженного противника. А мы могли быть противниками. Оказывается, он отследил все мои книжки и появления в инете, и не только в нем. Графоманская ревность? Возможно. Простое проявление солидарности и сочувствия в этот прейскурант не входило. С чего бы это он вдруг принялся меня спасать? Или имиджевый ход? “Я пробыл рядом с ним до последнего его вздоха…” Идиотизм. Короче, я запутался.
И тут я вспомнил его внешность, его манеру затягивать меня в свою колею размышлений, его откровенную безбожность. Даже просто манера говорить как-то насторожила меня. Вспомнил я и черного пуделя, и разноглазого, прихрамывающего мужчину с тростью, имевшей набалдашник в виде собачьей головы.
Поза отдыха
Я надел самые точеные, все в дырах, настоящие, привезенные из Америки джинсы. Я надел пожарно-алый свитер. Я надел грубые черные кроссовки, красную кепку, на которой сзади крупными серебристыми буквами выбито “KANADA”. А сверху накинул черное классическое пальто. На пальцы левой руки напялил четыре рок-н-ролльных кольца: птичий череп, лягушку, крокодила, змею.
— Нормальный прикид.
Все это я сделал потому, что в доме появилась эта мелкая металлическая сволочь “ниссан микра”. Спасибо великой Родине. На ее необъятной территории можно получить теперь автокредит. Денег все равно нету.
Когда я исчезал в недрах черного “мерина” или садился в служебную “Волгу”, я одевался как все нормальные люди.
Сейчас я лишен такой возможности. Сидеть за рулем этого наглого самурая можно, только имея маргинальный прикид.
Короче, я стал ездить.
Это означает, что немного ушла убийственная усталость.
Это означает, что я перестал жрать по шесть таблеток седативы перед тем, как уснуть через боль.
Это означает, что и боль сама по себе утихла, сжалась в стальной шарик, который так и висит в левом боку.
Это означает, что друзья-врачи подобрали мне правильные антидепрессанты, снимающие страх, но не вызывающие сонливость. Теперь я могу думать, писать. Могу не бояться выйти на улицу и сесть за руль этого жукоподобного уродца.
Мне позвонил товарищ и предложил работу в журнале. Смешно сказать, за какие деньги, но по специальности. Специальность называется — литературный бандитизм. Теперь я могу свободно превращать в жизнь свои дебильные, ненавидимые массой людей проекты. Правда, полный отказ от мата. Я согласился.
Это означает, что я вернулся в мир плохо отделанных офисов, полубезумных секретарш, сопящих, дурно пахнущих юных искателей материальных благ, вечно вмазанных начальников, которых у меня и не было никогда. Клал я на всех. Я сам начальник.
Появились обязательства и обязанности. Прикольно. Я обленился до предела. Работать мне не хочется, но это способ выздоровления, а потом, это не так уж противно, особенно если учесть суть моих занятий.
Что-то изменилось. Наступила пауза. Затишье. Все еще впереди. То, что происходит, — не закономерность, а частность. Это то, что я высосал из истлевших мослов жизни. Это не сок. Это мертвая слизь.
Меня ждут там, откуда я так бегу. Они забыли обо мне, но я в списках. Я в регистрационных картах, историях болезни, назначенных обследованиях. Я отмечен.
Тем не менее наконец-то я смог найти позу отдыха. Раньше это сделать было невозможно. В любом положении мне было мучительно и больно.
А теперь я подкладываю высоко к спинке кровати две здоровенные подушки, откидываюсь на них всем телом, слегка сгибаю ноги и сижу. Долго-долго. И у меня не болит.
Просьбы
Мама отправилась сегодня в Храм. Пошла приложиться к христианским Святыням, привезенным в город на этой неделе. Она специально выбрала время, чтобы сделать это не по пути куда-то, например на базар, не в удачный момент случайного своего попадания в эту часть города. Нет вовсе. На мое предложение подвезти ее она ответила:
— Спасибо, конечно. Но не надо. Я настроюсь, выберу день и пойду. Может быть, пешком.
Какой из нее путешественник?.. Легкие больны, сердце еле телепается, ноги не идут.
Перечить я не стал. Я ее понял. Только попросил про себя: не торопись, не промокни под дождем. Переходи повнимательнее улицу…
О чем она просила Спасителя в Храме? О моем выздоровлении? Да, конечно. Она просила об этом. Наверное, плакала. Может быть, она просила о даровании себе самой скорой и немучительной смерти, чтобы не видеть, как медленно гасну я, и оставить этот свет белый прежде своего сына. Это естественно. Родители не должны переживать детей. Не знаю, о чем она еще просила. Да и знать мне не надо.
Сегодня же я ездил просить партнера по бывшему совместному бизнесу не делать финансовой разборки со мной и простить мне небольшую сумму задолженности. Это задолженность по браку, допущенному мной на объекте. Для меня такие деньги сейчас велики, а для него ничего не значат. Он отказал мне в просьбе.
— Я все понимаю, Игорь. Но дело есть дело. Мухи отдельно, котлеты отдельно.
Не отозвал, короче, заявление в арбитраж. Я благодарен ему за это. Он оставил меня в круге людей, способных отвечать за свои поступки. Несмотря на всякие дурацкие обстоятельства. Я ему даже книжку свою новую подарил.
В самом деле, все наши мучения относительны. Позвонил приятель и сообщил, что мой однокашник после приступа мерцательной аритмии, прекращенного при помощи дефибрилляции, ослеп и обезножел. Не видит теперь и не может ходить. Оторвались тромбы. Классическое осложнение. Как ему быть теперь? Кого просить о милости и снисхождении? Известно кого. Однако Спаситель, посылая нам испытания, делает это с необоримой мощью и неотвратимостью. А я, дурак, забыл переспросить имя этого парня, так как не знал его — учились на разных потоках. Позвоню сегодня же, выясню все и буду просить Небеса о его выздоровлении или хотя бы о снисхождении к нему. Видимая, но обнимаемая разумом нелепость: букашка о чем-то просит Небеса. Сразу вспомнились мелкие садовые слизняки, выползшие после неуемных дождей на бетон дорожек вокруг дома. Куда они ползли? Вышло солнце. Стало палить немилосердно. Слизняки так и высохли на дорожках, оставив за собой след последнего пути.
