Друзья, заметив, что Нил наконец стих осторожно освободили его и помогли подняться, но бдительности не утратили, поэтому Льюис продолжал придерживать его за локоть: а то вдруг командир опять озвереет! Но Нил как будто совсем успокоился. Стоял безучастный ко всему, смотрел то на небо, то на шелестящую траву, то на солнце пробивающееся сквозь нежно-зеленые листья деревьев… И Льюис решил, что командир успокоился. Зря…
Стоило бойцу его отпустить, как взгляд Нила словно магнитом притянуло туда, где несколько человек хлопотали над избитым 'леопардом'. И в глазах его вновь вспыхнула жажда крови. Никто и слова сказать не успел, как он молниеносно, одним движением, выхватил свой игловик. Одно мгновение — и вот уже красная точка прицела вспыхнула как раз посередине лба стонущего лейтенанта 'леопардов'. Тот, словно что-то почувствовав, громко охнул и уставился на Нила. Медленно с грацией хищника, не спуская с врага прицела, Нил подошел к нему и снял оружие с предохранителя. Раздавшийся едва слышный щелчок затвора прозвучал для окружающих подобно грому.
— Командир! Нет! — закричали разом 'Л в кубе'.
Хотели кинуться к нему, но не смогли. Потому что не успевали и потому что время вокруг стало каким-то вязким и расплывчатым. Для всех оно словно застыло. Одно мгновение. Один удар сердца. Одно неосторожное движение Нила. Один выстрел.
И человека нет! Это знали все, но особенно это понимали двое: Нил и находящийся у него под прицелом лейтенант 'леопардов'. Для этих двоих время вообще не существовало.
'Леопард' с ужасом глядел в глаза своего убийцы, понимая, что это последнее, что он видит в своей жизни. Понимая, что из них на него глядит сама смерть. И нет у нее ни жалости, ни прошения, ни пощады. И каждый его вдох может оказаться последним. Каждое движение — роковым. Сердце его билось со скоростью двести ударов в секунду. А время вокруг неслось вскачь.
Нилу же казалось, что он уже целю вечность стоит тут, решая, нажать ли ему на курок. Он и раньше убивал. Хладнокровно, не задумываясь, не размышляя. Но никогда до этого он не видел глаз того, кого собирался убить. Раньше враги были где-то там: за углом, в десяти метрах, или даже на другом корабле. Сейчас все было иначе… Он хотел, и в то же время не хотел убивать сидящего напротив него человека. Он знал, что при желании сможет. И его даже совесть будет мучить не долго. Потому что этот гад только что хладнокровно застрелил Жан-Жака. Но все же, все же… было еще что-то, что не давало ему просто так нажать на курок. Какое-то подсознательное понимание того, что поступив так, он станет таким же как этот лейтенант. Хладнокровным убийцей без души и совести…
Прошла секунда… Другая…
И, наконец, он принял решение.
Так же медленно и осторожно, как вначале, выверенным движением, он вновь поставил пистолет на предохранитель и вложил его в кобуру. После чего презрительно повернулся к врагу спиной и с полным пренебрежением к его дальнейшим действиям направился к своим бойцам.
У всех окружающих вырвался дружный вздох облегчения.
Белые вымытые до блеска стены. Зеркальная чистота вокруг. И едва уловимый, но тем не менее неотступный запах лекарств. Нил ненавидел больницы. В них он себя чувствовал как в гробнице. В них на него всегда накатывала какая-то необъяснимая душевная беспомощность и, что самое страшное, именно в госпиталях он всегда ощущал какую-то ауру отчаянья и безысходности. Нигде, даже на поле боя, он не чувствовал ничего подобного. Наверное, это потому, что именно здесь люди впервые сталкиваются с пониманием того, что они как и все остальные смертны.
Это просто удивительно, до чего безответственное существо человек! Каждый, абсолютно каждый, в глубине души уверен, что он если и не бессмертен, то по крайней мере у него в запасе еще много времени. Ну, лет тридцать-сорок, так точно! И осознание того факта, что из всех этих лет тебе осталось несколько дней, или часов, а быть может минут… мгновений.
Это ужасает. Это шокирует и пугает. И хотя большинство людей охотно соглашаются с тем, что им 'завтра может кирпич на голову упасть', тем не менее вполне осознано строят планы на послезавтра, или на следующую неделю, или на будущее лето, а есть и такие у кого все давно распланировано на десятилетия!
В этом вопросе больше всех остальных Нила всегда поражали врачи. Люди, которые по своей профессии ежедневно сталкиваются со смертью, ежедневно борются с ней и рано или поздно проигрывают, люди которые как никто знают о скоротечности и бесценности времени, в большинстве своем были самые жизнерадостные и на первый взгляд безалаберные.
Никто так легко не смеялся и не знал так много шуток. Причем шутки эти были довольно специфические. В первый же день своего поступления (его привезли, чтобы зашить простреленное 'леопардом' плечо) Нил был просто поражен, когда, осмотрев рану, один из стажеров заявил, что не понимает, как это пациент еще жив, и вообще, чем мучиться и зашивать такую рану, легче 'все отрезать и дело с концом'. Другой, проявив любопытство, заявил, что его интересует 'ход раневого канала', особенно его угол и изгибы. На что присутствующий здесь же профессор флегматично заметил, что все это 'вскрытие покажет'. От продолжения, которое несомненно включало в себя его преждевременные похороны, Нила спасло только то, что за дверью своей очереди ожидали еще несколько пациентов.
Несмотря на то, что ему пришлось провести в госпитале меньше суток, пока специальный раствор 'склеивал' рану, эти несколько часов показались ему целой вечностью. Он просто не представлял, что было бы если бы ему пришлось пролежать тут неделю или даже несколько…
Да он бы просто сошел с ума! Тем более, что персонал отнюдь не пытался облегчить ему жизнь. Едва прозвучало его имя, как вокруг начала крутиться целая стайка хорошеньких медсестер и пациенток, которые 'стреляли в него глазками' в надежде сразить наповал и абсолютно не страшась косоглазия. Тут же, откуда не возьмись, материализовалась парочка здоровенных санитаров, пожелавших получить автограф знаменитости для себя, для своих родственников и знакомых. Этих самых знакомых родственников оказалось такое множество, что если бы не сердобольный врач, проходивший мимо и разогнавший это безобразие, у Нила точно отнялась бы рука от усталости, так ему осточертело выводить свою эльроспись на GVP!
А между тем, ему отчаянно хотелось побыть одному. Подумать обо всем, что сегодня произошло. Подумать о Жан-Жаке. Он хотел этого и в тоже время страшился. Потому что пока вокруг него находились люди, ему волей-неволей приходилось держать себя в руках. Даже не смотря на то, что это были всего лишь наглые охотники за автографами. Да, они не давали ему ни минуты покоя, не сводили с него глаз, когда он медленно спускаясь по лестнице, покидал госпиталь, перешептывались у него за спиной. И все же, несмотря на все это Нил с радостью остался бы здесь, лишь бы не делать того, что ему предстояло и в чем был его долг… Потому что теперь он должен был сходить к девушке и отцу Жан-Жака, чтобы рассказать им обо всем, случившимся. Он обещал это другу…
Помещение, где на этот раз проходило заседание военно-полевого суда, было на много меньше прежнего и не такое внушительное. Оно и понятно, в отличие от прошлого суда на этот журналистов не приглашали. Хотя несомненно, они ни за что не отказались бы от такого лакомого кусочка информации: фон Вальтер опять попал в переделку! Да, это так и было. Нила судили за избиение офицера. Того самого лейтенанта 'леопардов'. Но на этот раз он и не думал оправдываться… будь его воля он бы еще не такое устроил этому гаду.
— Обвиняется в нанесение тяжких телесных повреждений с особой жестокостью, — на одном дыхании вещал Денис Лившиц, даже не глядя на Нила, — лейтенанту Эдварду Адамсу пришлось сделать три операции! У него было сломано семь ребер, нос, нижняя челюсть и два пальца правой руки! Отбиты многие внутренние органы! Врачи до сих пор опасаются, что придется делать операцию на почках! — прокурор патетически повел рукой в сторону находящегося здесь же пострадавшего, как бы приглашая всех полюбоваться на него.
Зрелище и в самом деле было не для слабонервных. Весь в бинтах, вместо лица сплошной синяк, нижняя челюсть и нос распухшие перекособоченные, рот едва открывается… В общем, лейтенант 'леопардов' производил самое плачевное впечатление. Члены судебной комиссии по достоинству оценили жест прокурора и неприязненно покосились на Нила.
Ну, и зверь же этот фон Вальтер! Так изуродовать человека! А сам и ухом не ведет! Хоть бы глазом моргнул что ли! А то сидит тут, как истукан! Будто и не о нем говорят!
Нил и в самом деле никак не отреагировал на слова прокурора. Подумаешь, сломанные ребра и пальцы! Вот Жан-Жак, например, наверняка был бы рад если бы для него все этим и ограничилось. Да и Нил тоже.
