— Не сплю я — сел в кровати Вовчик.
— Без моего разрешения, — погрозил ему пальцем Олег — никакой самодеятельности и считай, что на первый раз тебе пролезло.
— Понял, — сразу улучшилось настроение приятеля. Когда домой двинем?
— Мой харю, пей кофе и собирайся.
В Первомайск въехали вместе с сумерками. Поставили тачку в гараж КБО и, поужинав в «Кристалле», пошли к Рыжему — его супруга упорола к предкам в деревню. Зал походил на коммерческий магазин и только сейчас Святой толком рассмотрел, что украли у главного вора Шилки. Среди вороха лантухов и разномастных коробок, он выбрал наугад одну видеокассету и, включив «Джи Ви Си» к сети, утопил в его приемнике кассету.
— Эдька, присаживайся! Порнуха крутится. Оказывается, тесть твой не только боевиками увлекается.
— Извращенец несчастный, — пошутил Вовчик, но к телевизору с любопытством подсел.
Ветерок, напялив на себя американские джинсы и кожаный пиджак, который сидел на нем, как на корове седло, вертелся у трюмо. Где интересно, он такой вымутил?
— В Соединенные Штаты прошлым годом летал по линии своей, козьей. Там все это и приобрел и видаки, и тряпки, ответил Эдик, листая паспорта на видеодвойки. Дело прошлое, у меня есть, кому в Чите технику эту сбагрить.
— Вот и ладненько. Отложи в сторону, что толкнешь — и утречком с Вовкой в город жмите. Возвернетесь, сразу меня найдешь.
— Куда остальное девать? — оторвался от экрана Рыжий и ввернув в сифон газушку, набурлил себе стакан газировки.
— Не знаю. Прикинь на свое усмотрение и если желание есть, занимайся. Ладно, братцы, копайтесь, а я, пожалуй, дуну. Еще в одно место заскочить надобно, подобрал кожанку с паласа Олег.
— Подожди, я с тобой, — Леха суетливо пихал в сумку выбранные с кучи ворованного шмотки. Ты в сторону дома?
— Почти. К Воробью наведаюсь и к детишкам шлепну, ждут, милые, папашу.
Спустя полчаса Святой сидел за кружкой крепкого чая с молоком в квартире Воробьева.
— Саня, Ветерку ты газовый баллон накатил?
— Продал, так точнее будет.
— Может, и мне продашь штук пять?
— Нет проблем. Пей чай, остынет — подтянул он на тощий зад то ли трусы, то ли обрезанные женские лосины и удалился, шлепая модными в то время «куботами», в смежную с кухней комнату.
Пользуясь минутной отлучкой Воробья, жена его, симпатичная шатенка со стрижкой каре, вышла в прихожку, явно не для того, чтобы составить на полочку обувь. Ее съедало любопытство, заставляющее хоть одним взглядом окинуть интересного гостя, про которого в поселке поговаривали, что он бывший уголовник и продолжает заниматься темными делами.
— Здравствуйте — вежливо приподнялся Олег.
— Вы меня знаете?
— Давно как-то в библиотеке литературу по «БЕЛАЗам» брал. Вы ведь там работаете?
— Там, но я не помню вас…
— Я и не Бельмондо, чтобы меня запоминать. Сколько вам годиков?
— Девятнадцать.
— Значит Санька старше тебя на восемь лет.
— Выходит так.
— Тебе сколько раз говорить можно, — вылетел с раздутыми ноздрями Воробьев — когда ко мне кто-нибудь приходит, из комнаты не вылазь. Че выпучилась, матрешка, марш отсюда и чтобы я тебя не видел!
— Ты что, Санька, ошалел или ревнуешь ее так?
— Не знаю — бросил он на пластиковую крышку стола целлофан с отравой. Бабы рождены, чтобы нам обеды варить, носки штопать и детей рожать. Вышла замуж, все, прижми срандель. Скажи, что я не прав?
— Это не тема для спора. Спасибо за газ и чай.
— Не торопись, Олега. Пока я в Питере был, у меня из видеосалона аппарат свистнули.
— Подробней растолкуй, что к чему, я впервые об этом слышу. Заинтересовался Святой.
— Я в Шилке у директора киносетей взял в аренду видеосистему «Панасоник» для кинозалов. В спорткомплексе под трибунами помещение есть, туда поставил. Хотел салон открыть, да не получилось, но суть не в этом. Как и чем теперь с Шилкой рассчитываться? Да и менты замордовали напрочь.
— Добро, Воробей. Я по своим каналам пробью твою беду я, если что светанет, зайду, а к тебе просьба. Ружьецо где нащупаешь, цинкуй. Патроны сгодятся, гранаты, взрывчатка.
— Базара нет, не теряйся только.
— Куда я денусь.
Дома, собачную его душу, поджидало горе. Поносившая шестые сутки Линда и заколотая местным ветеринаром витаминами и антибиотиками, все-таки не оклемалась. Сегодня ее била чумка с приступами рвоты и потерей сознания. Игорешка плакал. Максим и Лена держались, надеясь на чудо, а измученная собака, ростом выше колена, уткнув сухой, горячий нос под мышку хозяина, прощально скулила, жалуясь на несложившуюся жизнь.
— Ну, что, Ленка?
— Умирает она, Олежка.
— Давай поводок.
— Папа, ты куда ее? — враз спросили сыновья.
— В больницу.
— Ночью? Можно с тобой?
— Нет, Игореха, туда маленьких не пускают.
— Максим, одевайся, ты ведь уже большой.
— Ему, Игорь, тоже нельзя, поздно.
Выручил Леха. В неглубоком овраге за общественной баней он из обреза выстрелил Линде в ухо и, сняв с нее ошейник, забросал щенка камнями, потом швырнул зараженный поводок в голые кусты и выполз наверх.
— Неприятно, бляха, лучше бы человека угробил.
— Спасибо, Ветерок, и извини за кровь.
— Да ничего, Олега, мне и раньше доводилось коров, свиней шмалять, я ведь деревенский.
На пятый день из Читы прикатил Эдик. Узнав от Лены, что брат с сыновьями в спортзале, он отправился в ресторан. Заказал шампанского, бутербродов с красной икрой (черная воняла рыбой) и, подзакусив, позвонил Святому.
— Здорово, братан. Я в «Кристалле». Съездил удачно, но не телефонный разговор. Отпашешь, подходи, заказать вам что-нибудь? Понял, пельмешек дети требуют.
Выйдя из директорского кабинета, откуда базарил со спортзалом, Эдька подозвал официантку.
— Нина, пельменей четыре порции.
— Нету, Эдик, у нас рыбный день.
— Плачу за скорость, за качество отдельно.
— Только для тебя.
— Это для старшего брата и его детей, а мне еще икры, овощной салат и шампанское.
После тренировки Святой сводил Игоря с Максимом в бассейн, и в девять они мяли в ресторане сочные, прямо из духовки, в глиняных горшочках пельмени. Ребятишки, не раз бывшие с отцом в этом заведении, ни на кого не обращали внимания и усердно хлебали горячую вкусную шулю.
— Трепани, как сгонял?
Видеодвойки, японский магнитофон «Фишер» и два фотоаппарата «Кодак» Эдик сбулькал за сто сорок тысяч. Каждому упало по тридцать пять. На свои он купил Вике норковую шапку и зимние сапожки, дал родителям немного и остальные оставил себе на житье.
В стеклянные двери танцующего, полупьяного, в сигаретном дыму зала, вошел расстроенный чем-то Леха и отыскав глазами братьев, приветливо им кивнул.
