— Ты верующий, что ли, че то я раньше не замечал?
— Брось ты чепуху пороть, просто всем он не по душе. Тебе, Лехе, мне, чуешь?
В среду, в десять утра из телефона автомата от центрального универмага Шилки Ветерок позвонил в квартиру родителей Вики. В треснувшей трубке с минуту раздавались длинные гудки.
— Тишина, — подмигнул он Олегу, — на хате точняком никого нет, а то бы все равно отозвались.
— Перезвони на всякий случай.
На том конце провода трубку не брали и, упав в «Жигули», через несколько минут подельники подъехали к торцу пятиэтажного строения, где и предстояло работать.
— Меня в первую очередь проверять станут, и не дай бог, кто-нибудь здесь запомнит мою морду, поэтому пойти с вами не могу.
— Козе понятно, — переломил Леха обрез и достав из кармана кожанки один патрон, вставил его в правый ствол, — хоть раз ты, волчара, на атасе потрешься. Канай за мной, Вовчик, да прикрой, чучело, рожу шарфом и шапку на брови напяль. Не к теще на блины идешь.
У дома и даже в пределах видимости никого не было. Стылый, с выбитыми стеклами входных дверей подъезд, тоже словно вымер, а может, еще спал, разогнав основную массу жильцов на службу. Поднявшись на четвертый этаж, Ветерок приложил к обшитой дерматином двери ухо, и нажал кнопку звонка. Тот заверещал так противно, что он невольно отдернул руку и, сморщившись, как от зубной боли, резко вставил в замочную скважину английского замка никелированный ключ и повернув его всего на пол оборота, по-хозяйски шагнул через порог незнакомой квартиры. Поставив сумку на эмалированное ведро с картошкой, Леха выудил из нее железяку и с опаской, но быстро прошерстил все четыре комнаты.
— Рыжий, шмонай эти две спальни, а я остальным займусь. Не шуми по возможности.
Хладнокровия и безрассудства одновременно Ветерку было не занимать. Вмонтированные в платяной шкаф финской стенки круглые часы показывали двадцать минут десятого. Врубив японский телевизор, по которому началось «Футбольное обозрение», он в полглаза наблюдал за происходящим на цветном экране, а заодно шарился в шмотках, швыряя все, на его взгляд ценное, на середину украшенного бордовым ковром просторного зала. Тем временем Вовка надыбал две бездонные китайские сумки и в одну устроил видеодвойку, обложив ее со всех сторон новенькими в хрустящих упаковках кофточками из ангорской шерсти. Потом скинул с двуспальной кровати пружинный матрац и вытащил из-под нее картонную коробку из-под мандарин, в которой обернутые марлей покоились одна соболиная и две норковые шапки. Баулы выросли незаметно лихо, а украсть хотелось еще много.
— Леха, что делать, складывать не куда?
— Ниши выпотроши и завязывай. Жаль, конечно, что у нас на двоих всего четыре руки.
С момента, как пропали за углом приятели, прошло тридцать минут. «Не торопятся, черти», — вдоль по безлюдной улице повел взглядом Святой. Городок отапливался углем, наверное, потому, что стоял в степи и от грязных его домов и поганых, как в фильме ужасов дорог, тошнило. «Как в этой помойке люди живут? Может привычка, а может все равно им, где свет коптить».
В этот момент мимо тачки просеменил Вовчик, очень смахивающий с рюкзаком за плечами на одногорбого корабля пустынь. «Не хочет к машине внимание привлекать», — понял Олег и, обогнав подельника, резво поднял крышку багажника. Рыжий с хода втолкнул в него сумки, и от волнения забыв снять рюкзак, полез в «Жигули», но никак не получалось. Святой, улыбаясь, сорвал с его взмокшей горбушки сидор и положил его на баулы.
— Ветерка где потерял?
— Футбол досматривает.
— Не понял?
— Придет, сам пояснит.
Спустя пять минут приволокся увешанный узлами Леха. Тяжко отдуваясь, он впихал в салон ворованное и ввалился в него сам.
— Ты что подзадержался?
— Замок расковыривал долго, зато теперь ни одна экспертиза не докажет, что его открыли при помощи родного ключа.
— Вовчик, что-то про футбол говорил?
— А-а, это я полезное с приятным совмещал. Ничего страшного.
Благополучно миновав пост ГАИ на выезде из Шилки, подельники расслабились.
— Вовка, ты на хазе никакой парфюмерии случаем не разбил, когда выпуливались, одеколоном воняло невмоготу?
— Чтобы собака след не взяла, я облил спальни женскими духами, а кухню стиральным порошком засыпал, — задумчиво ответил он, прокручивая в прилизанной башке случившееся.
От услышанного, приступ смеха скрутил Ветерка на сиденье. Поглядывая в зеркало на Рыжего, и представляя, что он творил в квартире, Святой приободрил его.
— Молодец, только в следующий раз спрашивай про такие штучки, а то еще при отходе подожжешь чью-нибудь хату. Потом греха не оберешься.
Теперь ржали все трое.
— Леха, с пятизарядкой двигается?
— Я уж обкатал ее. Пушка — зверь, хлещет, мама родная.
— Где проверял?
— На даче у себя. В забор картечью шмальнул, у соседа все стекла в теплице повылетали.
— Че ты ерундой маешься, в лес не мог сбегать. Нахлобучат тебе за такие зехера, попомнишь мое слово, — сплюнул три раза через левое плечо Олег.
— Зима сейчас, дачи пустые. Кто услышит?
— Услышат, Леха, недаром наш поселок стеклянным погоняют, услышат. Где патроны достал?
— В ментовке у меня пацан знакомый служит, у него. Он охотник.
— Хороший знакомый?
— Выросли вместе в Дарасуне. Когда срок мотал, он мне регулярно посылки гнал.
— Это больше, чем просто знакомый.
— Больше, — согласился Ветерок, — теперь вот разошлись пути-дорожки, он тельняшку носит, а я — воришка.
— Я к чему поинтересовался, может ты через него еще что стреляющее или взрывающееся найдешь?
— Попробую, мысль дельная.
— Тебя где высадить?
— Вы разгрузитесь и в Читу махнете?
— Да.
— Я с вами. Хадиче брякну, надо хоть узнать, кого родила, а то стремно на сердце.
— Из дома почему не позвонишь?
— Не хочу, чтобы весь Первомайск знал про новорожденного, поселок у нас в натуре стеклянный.
Перетащили краденное к Вовчику домой, в одиннадцать пылили уже на Читу. Яркое солнце, бившее прямо в лицо, разморило Святого и, продержавшись минут тридцать, он не выдержав, уснул. Леха с Рыжим весело болтали, вспоминая, как славно откупились на хате и, уходя, заметали следы, а их приятелю, как всегда снился лагерный сон.
На продоле карцера дежурил «бешеный».
— Да, я — мент поганый и жру каждый день сало с маслом, а вы — зеки, блатные, порите черный хлеб с солью.
Подложив под бочину кирзовый сапог, чтобы не застудить от бетонного пола легкие, а другой под обстриженную голову вместо подушки, Олег рассеянно слушал о чем орет подвыпивший прапор.
