атмосферном давлении в сочетании с исключительным холодом и разрушительным ультрафиолетом, который разреженная атмосфера в горах не рассеивает. Здесь ультрафиолетовое излучение примерно в 7 раз сильнее, чем на уровне моря.
За несколько месяцев до отъезда вылетаю в старый добрый Исследовательский центр имени Эймса (NASA) в Калифорнии на установочное совещание команды экспедиции. Внимательно прислушиваюсь к докладу научной группы об обследовании озерной кальдеры, проведенном в прошлом году. Носильщики подняли надувной плот на высоту почти 20 тысяч футов над уровнем моря, а затем накачали его высокогорным воздухом, вдвое менее плотным, чем внизу, и спустили на воду. Ученые проплыли на плоту через озеро, проводя по пути индивидуальные измерения глубины, что требовало, чтобы водолаз с веревочным лагом и Грег на плоту делали ручные замеры, фиксируя координаты через GPS.
Фотографии плота под ветром на озере вызывают озноб и рождают у меня идею: почему бы не использовать для измерений робототехнику? Запрашиваю – и получаю – ассигнования в размерах 500 долларов на альтернативный способ измерения глубины. Решение этой важной задачи поможет нам понять, увеличивается или уменьшается озеро со временем.
Сначала иду в магазин «Все для хобби» и покупаю радиоуправляемый игрушечный катер на батарейках. Затем, в магазине спорттоваров – эхолот для рыбалки с поддержкой GPS. В своей гаражной мастерской добавляю к катеру поплавки для устойчивости в неспокойной воде и готовлю специальный лук для заброски датчика глубины далеко вперед. Если все пойдет по плану, мой робокатер сделает карту дна самого высокогорного вулканического озера на Земле с гораздо большей детализацией, чем когда-либо прежде.
После тщательного планирования и долгого 3-дневного путешествия, включающего многократные перелеты на самолете и тряску на микроавтобусе по горам, с первого взгляда на Ликанкабур мой адреналин зашкаливает: над пустыней Атакама поднимается вулкан, который выглядит как самое сухое, самое выжженное место на планете. Чувствую себя как на Марсе. Чем выше мы забираемся, тем холоднее и ветренее становится. В течение нескольких дней проходим акклиматизацию недалеко от Лагуна-Верде[266] с его потрясающими, но отравленными мышьяком зелеными водами. Еще выше в горах достаю из рюкзака пуховик и шапку-балаклаву – резкий переход от плавок, которые я носил на прошлой неделе, когда катался на сноуборде по дюнам Валье-де-ла-Муэрте (Долины Смерти) возле Сан-Педро-де-Атакама.
Мы располагаемся лагерем на неровной местности за каменным барьером на полпути к стратовулкану, а затем отправляемся на вершину с командой местных носильщиков и большим количеством научного оборудования, чтобы провести наверху два или три дня. Первый проблеск озера в кратере ослепляет меня – чистая, покрытая рябью изумрудная вода с мелким каменистым дном. Мы запускаем робокатер и получаем драгоценные данные, которые позволяют с большой точностью начать картографирование той части озерного кратера, которая не покрыта льдом.
Грег, Натали и я готовимся к погружению, надевая «сухие»[267] гидрокостюмы с утепленным нижним слоем, чтобы чувствовать себя комфортно в воде с температурой близкой к точке замерзания. Мы будем плавать под водой с маской и нырять, задерживая дыхание, не используя акваланг или воздухоочиститель. Погружаясь в озеро, не замечаю никакого золота инков, но вижу блестящие ковры красных цианобактерий, когда собираю пробы воды с выносливыми формами жизни внутри. Капюшон и толстые перчатки моего гидрокостюма немного протекают, и ледяная вода сначала обжигает, а затем парализует губы и кожу открытой части лица.
В какой-то момент сталкиваюсь, как мне кажется, с другим дайвером (Грег и Натали ныряют где-то рядом), но оказывается, что это толстый слой льда на поверхности озера. Вздрагиваю и понимаю, как мне повезло: меня могло унести ветром и течением или я мог оказаться в ловушке под намерзшей снизу ледяной шапкой и порвать гидрокостюм в клочья.
После трех недель высокогорья – походов, дайвинга, управления робокатером для составления карты дна озера, сбора бесценных данных и жизни в этой суровой местности, похожей на Марс – можно возвращаться. Мы собираемся, упаковывая свое снаряжение в тесный фургон для 4-часового переезда в Антофагасту, Чили. Жизнь несправедлива: астронавту в экспедиции приходится ехать на крошечном заднем сиденье, свернувшись калачиком как мокрица-броненосец. Затем – короткая почти бессонная ночевка в гостинице аэропорта перед круглосуточной поездкой через Сантьяго в Майами.
Наконец, я добираюсь домой, измученный и готовый обнять своих улыбающихся детей. Меня мучает джетлаг[268], я обгорел на высокогорном ветру под солнцем до крайности. Но я дома и счастлив. Сижу на диване и смотрю с Люком футбольный матч. Всегда здорово смотреть с ним футбол, наслаждаясь его реакцией и играть в догонялки в перерывах матча. Он определенно лучше меня бегает по спирали.
Во время игры встаю, пытаясь сходить в туалет. После долгого возвращения из Чили у меня запор из-за многочасового неподвижного сидения в транспорте. В зеркале вижу нечто, похожее на загорелого Зефирного Великана[269]. Нужно что-то сделать с раздувшимся животом, или я умру. И, действительно, я почти умираю в страшных потугах. Напрягаюсь в туалете изо всех сил пока моя желудочно-кишечная система, наконец, не отвечает.
При этом я что-то чувствую в груди, как будто как треск в ушах при взлете или посадке самолета. Странно. Скорее всего, ничего. Возвращаюсь на диван, чтобы услышать от Люка, как проходит игра. Но за несколько минут все меняется: у меня начинается легкое головокружение, выступает холодный пот, и, когда я встаю, на правый глаз будто падает темная полупрозрачная штора.
Звоню в клинику летной медицины NASA, которая пристально следит за здоровьем астронавтов, и разговариваю с Питом, летным врачом по вызову. Сразу после моего рассказа о симптомах и предполагаемом диагнозе, а также о том, что совсем недавно я нырял в высокогорном озере, он приказывает мне как можно скорее попасть в больницу. Через несколько минут Гейл отвозит меня в отделение скорой помощи Методистского госпиталя, и мы оба думаем о возможном отслоении сетчатки. Избыток медицинских знаний – точнее, знание того, что именно может пойти не так – один из недостатков семьи врачей.
Пока мы едем, Гейл обзванивает всех, кто когда-либо работал или знает кого-либо, когда-либо работавшего в этой больнице. Она «вызывает кавалерию», и, хотя сейчас вечер воскресенья и уже поздно, она успешно находит врачей и специалистов, чтобы осмотреть меня.
После звонка нашему хорошему другу, окулисту NASA Кейту Мануэлю в тот же вечер я встречаюсь со специалистом по сетчатке: его вызвали из дома, чтобы осмотреть меня в отделении скорой помощи. Во-первых, не подтверждается «основной диагноз» – отслоение сетчатки от потуг в туалете: с помощью специальных линз и приспособлений офтальмолог его не видит.
Ну, это совсем
