Страда на дворе. Об этом ли думать. У мужиков косы в руках как влитые. Трава только охает да укладывается в равные валы. Теперь бы вёдро, хоть с недельку, да легкий ветерок, а там и бабы в подмогу. Сгребут сухое сено, уложат в крепкие зароды. Перезимует скот.
Выходных не было. В свободные дни Евдоким с сыновьями подрядился лес в тайге заготовить на избу приезжему горожанину. Тот был мужик еще не старый, а физический труд противопоказан – легкие слабые. По этой причине пришлось из города уехать. Таежный воздух – он как панацея. Дыши – не надышишься! И бодрит, и лечит. Звали пришлого Иван Григорьевич – умный, образованный, жаль – здоровьем слаб. В городе хороший пост занимал и в деревне не последний человек. Привез он с собой жену – женщину крупную, властную, и сына двадцати четырех лет, еще при родителях – не женатый. Парень неплохой, но щуплый на вид, неказистый. Девчонки на таких не заглядываются.
Бригада мужиков работала хватко, руки знали свое дело. И к уборочной срубленная изба радовала свежей древесиной, пахнущей вязкой тяг/чей смолой.
Наступившие сентябрьские вечера обдувают свежим ветерком, но не холодят. Уборочная – время жаркое! Спина на рубахе мужика колом стоит от соляного пота: «Как потопаешь, так и полопаешь».
Убрали урожай, заполнили амбары – гора с плеч! Вот и передых. Вечера ранние, темные. Все по избам. Каждый за своим занятием. Вечерний гость в доме – редкий случай. На улице хоть глаз выколи. Чего шарахаться? Об электрических фонарях в деревнях не слыхивали. Керосиновой лампой обходились.
В один из таких вечеров Евдоким занялся чинкой валенок на зиму. Шило и дратва поочередно мелькали в его ловких руках. В дверь громко постучали. Собака заскулила – не залаяла, значит – свой!
– Можно? – на пороге стоял сосед.
– Заходи, коль пришел.
Иван Григорьевич снял ватную фуфайку, повесил на гвоздь. Достал из кармана поллитровку. Евдоким оживился: не выбирай дом – выбирай соседа. Евдокиму в этом вопросе повезло. Человек хороший. Как не составить ему компанию, да и вечер пролетит – не заметишь.
– Марфа, принеси что-нибудь на стол, – крикнул он дочери. Марфа проворно выскочила в сени и быстро вернулась, держа в руках каравай черного хлеба да чашку с хрусткими бочковыми огурцами.
– Чего-нибудь еще, тятя?
– Нет, ступай к матери.
Сели, завели нехитрый разговор. У деревенских одна забота – какой хлеб уродился да хватит ли сена до новой травы.
Неожиданно Иван Григорьевич сменил тему.
– Дочка у тебя славная, Евдоким, – шепнул сосед. – Готовая невеста.
Евдоким с интересом посмотрел на проходившую мимо Марфу, будто увидел ее первый раз за долгое время. Деревенские девчата вниманием отца не обласканы, все больше к матери жмутся. «Да, налилась девка, – заметил про себя отец. – Весной еще пигалицей бегала, а к осени налилась». Мать кофточку только к пасхе справила, а в грудях уже узка. Да и удивительного тут мало. Летом какую травинку с грядки не сорви – все витамин, да и молока вдоволь. Луга нынче сочные, вечером коровы еле вымя домой тащат.
Думы Евдокима прервал вопрос соседа. Видно, задушевная беседа да опустошенная поллитровка придали ему храбрости.
– Евдоким, а как посмотришь, коль сватов в твой дом зашлю? Парень у меня не избалованный, работящий. Двадцать четыре года, а жену в дом не привел. Не нашел еще. А зачем за три моря ходить? От добра добра не ищут.
Евдоким ответил не сразу, задумался. Вроде рановато, но и пересидеть для девки – тоже беда. Женихов в деревне не густо. Вернула память на много лет назад, как привел в дом молодую жену. Той еще и шестнадцати не было. А Марфе уже два месяца миновало как семнадцатый пошел. Может, и прав сосед – пришло время.
Поговорили – порешили. Желания молодых никто не спрашивал – все в родительской власти.
Проводив соседа, Евдоким тяжелым шагом направился в женскую половину избы. Марфа с матерью укладывались на ночь. Младшей дочки не было, уже три дня как она домовничала у бабки, ту нечаянная хворь свалила. Братья богатырским сном спали на широких полатях.
– Кто нужен – тот и здесь! Завтра жди сватов, Марфа. А ты, мать, приготовь, что положено для такого случая.
Таисья обезумевшими глазами смотрела на мужа. Растревоженный материнский инстинкт защитницы, дремавший где-то глубоко внутри, пронзительным криком вырвался наружу.
– В своем ли ты уме, отец? Она же дите еще! Не отдам. Что хошь со мной делай, – и, оттолкнув Евдокима, заслонила дочь. Как будто сейчас, уже в эту минуту ее вырвут из-под надежного материнского крыла.
Евдоким не ожидал такого отпора. И в первый раз за их долгую жизнь вздрогнуло тело Таисьи от тяжелой мужниной руки. Бил не кулаком – по натруженной женской спине бойко заскакали кожаные вожжи, снятые со стены и крепко сжатые в мозолистой ладони. Марфа замерла от отцовского гнева. Даже не заметила, как упругая кожа обожгла сквозь толстую холщовую юбку.
Отец «учил» молча, нашел в себе силы остановить руку, не нанеся очередного удара. Потом сказал – как отрезал:
– Тебе, девка, что отец велит – то закон! А ты, мать, не потачь.
Повесил вожжи на стену и вышел, незлобно прикрыв тяжелую дверь. Сердце его заныло. За что бабу бил? Баба – дура! Но пойти поперек воли позволить не мог. В доме один хозяин.
Всю ночь Марфа не сомкнула глаз, боялась наступления утра. За деревянной заборкой тяжело вздыхала мать, не знала, как остудить горевшую огнем спину. Отец так и не вернулся в дом, остался на ночь в прирубе.
Так хотелось выйти замуж по любви. Чтоб глаза в глаза, душа в душу. Сердце Марфы прикипело к красивому подпаску. Убегом убежать? Мать жалко. Да и куда бежать? О сватовстве милый друг еще не заикался. Молод больно. Так… переглядки одни.
Под утро чуть задремала тревожным, прерывистым сном. Проснулась от монотонного стука топоров. Отец с братьями кололи на дворе дрова и складывали в аккуратную поленницу. Сибирская зима длинная, студеная. Работа спорилась. Братья – как один отточенные крестьянским трудом, погодки, а выглядят точно четверня.
В двенадцать стали накрывать стол к обеду. Марфа свое дело знала. Накормить мужиков – первое требование.
О сватовстве старалась не думать. Мало ли какой разговор по пьяной лавочке.
– Гостей в дом пускаете? – Марфа узнала голос соседа. Опрометью бросилась в другую половину избы. Вскоре вошла мать – в глазах невыплаканные слезы.
Что было дальше, Марфа припоминает с трудом.
Постоянно ловила взгляд матери, искала защиту. Но мать на «отлично» усвоила вчерашний урок. «В доме один хозяин».
Через две недели отгуляли нехитрую деревенскую свадьбу. Погрузили на сани тяжелый кованый сундук с приданым. Мать заботливо собирала его с той поры, как только в семье народилась девочка.
Так у Марфы появился муж, а вместе с ним – свекор и свекровь. А правильнее – свекор и свекровь, а вместе с ними муж. Потому что слово родителей в доме закон – хоть для сына, хоть для невестки, все едино.
Звали мужа Григорием. Конечно, трепетного чувства любви молодая жена к супругу не питала, но и неприязни тоже не было. В чем его вина? Человек он был хоть лицом и статью не завидный, зато мягкий, незлобный. Если вспоминала о нем Марфа, то: «Плохого слова никогда не сказывал и напрасно не обижал».
К дому мужа привыкала с трудом, очень тянуло к матери (тяжело рвалась пуповинная связь). Старалась быть незаметной, глаза без дела не мозолила. Но свекровь со свекром косо на невестку не глядели, и Марфа помаленьку осмелела, перестала остерегаться.
Все шло своим чередом. Отпраздновали Рождество, за ним Крещение. В дни Великого поста Марфа почувствовала недомогание. Вроде тяжелой пищи на столе нет, а с утра тошнота. Пожаловалась мужу. Тот к матери: «Чем помочь?» Свекровь сразу смекнула – помощь тут не требуется. Отяжелела девка. В конце сентября позвали в дом повитуху. Та знала свое дело. Почитай, вся деревенская ребятня через ее руки прошла. Роды были скорыми, нетяжелыми и разрешились появлением первенца – Семушки.
Семен рос пареньком спокойным, толковым. Характером скорее в отца, а лицом – весь в мать. С мужем тоже все ладно. В меру ласков, в меру требователен. На руках не носил, в любви не клялся – не принято было.
Но в глаза мужу посмотрит – все поймет: никто, кроме нее, не нужен. И оттаяла Марфа под мужниным взглядом. Стерпелось – слюбилось. Жить бы да жить. Да объявили всеобщую мобилизацию. Время тяжелое – война. Долгие проводы – лишние слезы. Собрала мужу нехитрый солдатский сидор. Зашлась в слезах свекровь, угрюмо стоял свекор, только желваки гуляли по осунувшимся небритым щекам. В последнее время он сильно сдал. То ли старая болезнь подкосила, то ли недоедание. Не больно сытно жили – война. Главой в доме осталась свекровь. На свекра нет надежды, угасал с каждым днем. Зиму перезимовал, а весной ушел вместе с растаявшим снегом.
Две бабы в доме – не густо. С Семена какой спрос? Как в деревне без мужика? Каждый день ходила Марфа на дорогу мужа встречать. Давила неизвестность. Почитай, год как последняя весточка была.
