Заспанная Валька пошла к двери.
– Мама! Кошки где-то пищат, слышишь?
– Не кошки это. Бог маленького дал.
Валька мигом подбежала к матери.
– Девку или парня?
– Сыночка, иди отцу-то открой.
Валька вспомнила, куда шла.
Увидев в двери дочь, отец сразу догадался:
– Че мать-то, родила никак?
– Родила.
– Ну, слава богу!
Так у Марфы и Сергея на шестом десятке появился «заскребыш». Сына назвали Александром, а звали все ласково Шуриком. Как отец сказал, так и было – успели, вырастили.
Но старость встречали одни. Упорхнули дети из родительского гнезда – в город подались. Только младшая Тамара в деревне осталась, телефонисткой на почте работала. Жила отдельно, своим домом. Но обижаться нечего – прибегала к родителям почти каждый день.
Сергей с Марфой хотя в серьезный возраст вошли, но на здоровье не жаловались. Сил на все хватало. Сергей к старости пчелами увлекся. Развел в огороде небольшую пасеку на шесть ульев. Не для выгоды, для занятия. Когда мед качал, вся ребятня с округи собиралась. Своих внуков тоже хватало. Летом все в деревне, к морю ездить моды не было, да и денег тоже. Нальет Сергей большую чашку свежего душистого меда – налетай! Кому в сотах, кому разливной. Не жалко, только в радость.
Но один год случилась неприятность – пчеломатка пропала. Травы налились, липы цветут, а от пчел толку нет. Поспрашивал у местных пасечников – «нету», Подсказали, чтоб за реку в совхоз съездил. Поехал. В совхозе и встретили хорошо, и в просьбе не отказали. Но из-за реки только пчеломатка и приехала. А деда наутро привезли на пароме в грубо струганном сосновом гробу. Сел на том берегу отдохнуть, оказалось, навеки.
Марфа как застыла. Только слезы градом. Народ собрался. Кто ревет, кто организационные вопросы решает. Поминки, машина – все надо продумать. Марфа будто очнулась: «Никакой машины не надо. Только на лошадке, как в старину». Никто спорить не стал.
Назавтра привели к дому лошадь, запряженную в телегу. Накидали сухой соломы, сверху положили деда. Бабушка рядом с гробом села. Остальные следом пошли. Шла я за этой траурной телегой семилетней девчонкой и не понимала всей боли утраты. Больше переживала, что мама сильно плачет. А дедушки все умирают, Что с семилетки взять?
О покойниках – или хорошо, или никак. Но о деде и плохого сказать нечего. Один недостаток – горяч больно был. Кипяток! Но и отходил быстро. А уж если закипит – держись! Любил сдобрить ругань крутым матерком. Марфа на рожон не лезла, только внучат немного стыдилась. «Чего ты матькаешся-то, Сергей, угомонись». А он и того хлеще. Уйдет Марфа от греха подальше, рассердится. Он уж и думать забыл, а она дня два молчит.
Когда не стало деда, редкий вечер о нем не говорила. Я слушала бабушку раскрыв рот. Всякий раз она что-то добавляла в свой рассказ, что-то повторяла, а заканчивала всегда одинаково. Много лет прошло, но помню дословно. Не могу ни одного слова из памяти выбросить, не имею права.
Извините за точную цитату: «Я, Лена, обиды на деда никакой не держу. Утопила ее в той реке, из-за которой он не вернулся. Если сказывает кто про деда худое, не слушай. Золотой он был человек. Вас любил. А уж меня – не то „штоб што“, слово какое грубое, даже „нас…ать“ мне никогда не сказывал», – завершала бабушка.
Я уже знала. На сегодня – все. Время спать.
Пережила Марфа мужа на тринадцать лет. А дальше – как в зеркальном отражении: лошадка, грубо струганный сосновый гроб.
Одна разница: вместо телеги – сани.
Не стало Марфы в феврале. Был трескучий мороз. 11 число 1980 г.
Надежда ЯРОСЛАВСКАЯ
Маме
Нет ничего роднее маминых глаз,
Нет ничего нежнее маминых рук.
Ты окружаешь заботой и ласкою нас,
Счастье вокруг и радость сеешь вокруг.
Весело смотрят глаза на твоем лице,
Звонко смеешься с нами от всей души.
По вечерам дочек-школьниц ждешь на крыльце,
Сладко мечтая о чем-то в ночной тиши.
Дай тебе бог здоровья, любви и добра,
Солнца огромного в небе зимой и весной!
Ты для нас будешь всегда дорога и мила,
Будем везде и всегда восхищаться тобой!
«Сижу и думаю. О чем – не знаю…»
Сижу и думаю. О чем – не знаю.
О нашей жизни. И о любви.
Сижу и думаю – зачем страдают,
Столкнувшись с трудностями на пути?
Зачем уходят в открытый космос,
Зачем весною цветут сады,
Зачем уходят в большое море,
Как в море жизни, корабли?
Зачем влюбляются и разлюбляют,
А после этого одно лишь зло?
Зачем грешат, а потом каются
И смотрят в небо: прости, мол, бог?
Вообще, жизнь – что-то очень странное.
Зачем на свете мы все живем?
И почему сердца как камни
У нас становятся потом…
«Уходи из моих снов…»
Уходи из моих снов,
Из реальности уходи,
Не могу без тебя, нет слов,
Но оставим все позади.
Я гоню тебя мысленно вдаль.
Сердце плачет и просит: «Стой»,
В глазах бьются тоска и печаль,
Я шепчу в пустоту: «Ты мой».
Я прошу: если можешь, прости.
Тихий шепот срывается в крик…
Я тебя не смогу отпустить,
Если ты не уйдешь через миг.
Забери теплоту своих глаз,
Нежность рук, прижимавших к груди,
Ночь и звезды, скрывавшие нас.
Все с собой забери. Уходи.
«Душа мечется. Душа плачется…»
Душа мечется. Душа плачется.
Жизнь спокойная под гору катится.
С каждым метром набирает оборотики,
Бьется сердце мое, словно часы-ходики.
Не споткнуться б, не упасть – тропка узкая,
Но я женщина рисковая, я русская!
Обойду кусты и кочки птицей белою,
Буду жить. Не буду думать, что ж я делаю.
Запирала душу я в оковушки,
Но, зараза, рвется – нет головушки.
Запирай не запирай душу – вырвется,
Позовешь не позовешь – не откликнется.
Ухнет в озеро любви, в море счастьюшка,
Позабудет о всех прошлых ненастьюшках
Может быть, она права? Чего маяться?
В тридцать лет моя жизнь продолжается!
«Осень-голубушка, дай мне немного счастья…»
Осень-голубушка, дай мне немного счастья!
Ветви березы пусть сберегут от ненастья.
Ветви осени ласково приголубят,
Ветер, проказник, пусть меня гордую любит.
Осень-голубушка, дай мне печали крошку,
Я посижу средь листвы, помечтаю немножко,
На птиц полюбуюсь, летящих сквозь рваные тучи.
В волосы нежно вплету свои солнечный лучик.
Осень-голубушка, дай мне немного покоя,
Дай позабыть обо всем, надышаться тобою!
Душу излив тебе, птицей счастливой порхаю.
Спасибо тебе за все, пора золотая!
«Романтично и важно наступает весна…»
Романтично и важно наступает весна,
Все пытается в срок разбудить ото сна.
Вот и я потянусь, улыбнусь, запою,
Чем я хуже других – я ведь тоже люблю!
Люблю море и звезды, росу на траве,
Люблю ноченькой темной мечтать о тебе,
Вспоминать твои губы и шепот ночной,
Разбудила весна, забрала мой покой.
Как во сне я хожу, улыбаюсь мечтам,
Про меня говорят: ты не здесь, где-то там.
Но о чем еще думать – любовь на дворе,
В каждой клеточке тела – в тебе и во мне!
Просыпайтесь от спячки, откройте глаза!
Вы поймите, любовь лишь творит чудеса!
«Хорошо в грозу дышится…»
Хорошо в грозу дышится,
Ветер рвет, не оглянется —
Гнет деревья над крышами,
Над листвой потешается.
Гром гремит, ночка темная,
Плачут тучи над ивами.
Хорошо быть влюбленною,
Плохо быть нелюбимою.
Вспыхнет небо от молнии,
Озарит мысли наголо,
Твои очи зеленые
Позабыть давно надо бы.
Хорошо в грозу дышится,
Хлещет дождь, небо низкое.
Для тебя очень хочется
Быть родною и близкою.
«Моя совесть не спит, она просто закрыла глаза…»
Моя совесть не спит, она просто закрыла глаза
На любовь, от которой снесло тормоза.
На бессонницу, слезы, на мысли, несущие прочь,
Безысходность, в которой не может никто помочь.
Дремлет совесть, а я наслаждаясь живу,
Я дарю ему сердце, я душу ему дарю.
Я от счастья лечу и назад оглянуться боюсь,
Вдруг покинет удача, догонит меня моя грусть.
Плачет совесть, бежит сквозь ресницы слеза,
Ты не плачь, дорогая, нам плакать с тобою нельзя,
Нам по жизни идти с тобой рядом, плечо к плечу.
Поругай… А я тихо в ответ промолчу…
«Зарево леса осеннее…»
Зарево леса осеннее
Плещется яркими красками.
Листьев шуршанье последнее
Тревожит лица под масками.
Шепотом травы баюкают —
Не делайте, люди, гадости,
Осень грехи отпустит вам,
Подарит другие радости.
Простит ваше зло, безразличие,
Умоет, попросит выспаться.
Поможет в новом обличии
Душе человеческой выбраться,
И, сбросив оковы презрения,
Душа выбирается нежная.
Чистая, без сомнения,
Как ангелок, безмятежная.
Примечания
1
Bittersweet symphony ( англ .) – кисло-сладкая симфония. Здесь – название песни английским группы The Verve.
