— Прекратить прения! Прапорщик Бабура! Пишите рапорт о происшествии! У вас ведь по всякому случаю рапорта пишут, как я понимаю. А мы продолжим инструктаж. Итак, тема инструктажа: права и обязанности сотрудника милиции. — Загинайло тяжелым взором посмотрел на взвод. — Я думаю, вы все лучше меня знаете свои права и обязанности. Эта тема у вас гвоздем в черепе. Ваш хлеб.
Тут его перебил командир отделения Стребов:
— Ни хрена они не знают! — взвизгнул он злобно. Видно, это было его больное место. — На каждом инструктаже им долбим и долбим. Уж, кажется, даже у микроба ума хватило бы запомнить. У какой-нибудь хламидомонады, инфузории-туфельки. А спросишь на следующем дежурстве: ни бум-бум. Фомы, Еремы. Как о стенку горох. В одно ухо влетает, в другое вылетает, со свистом, как пуля. Так что, брось ты это бесполезное занятие, Роман Данилыч. Пустая трата сил и нервов. У них у всех котелок с дыркой, что с них возьмешь. Они одно право назубок знают: пожрать, поспать да на бабу влезть.
А насчет обязанностей — это наш замполит Розин знает лучше всех, он в свободное от живописных работ время соцобязательства всем нам на новый месяц сочиняет с учетом индивидуальности каждого. Ты лучше им анекдот расскажи.
Прапорщик Бабура, занятый писанием рапорта, не вытерпел:
— Стребов, балабон, закрой зев! От твоей брехни все мысли спутались. Роман Данилыч, — обратился он к Загинайло, — закругляйся. Отпусти взвод на посты. Потолковать надо. ЧП это, знаешь…
Прапорщик, подойдя вплотную, зашептал в ухо Загинайло, обдавая его табаком и перегаром:
— Тут твой брат Петро аукнулся с того света, наш дорогой бывший командир. Вот из-за таких ублюдков он и погорел, — прапорщик показал взглядом на взвод.
Взвод был распущен на посты, и все милиционеры ушли до единого человека. Загинайло остался с глазу на глаз со своими командирами отделений. Он спросил у них напрямик:
— Ну что, святая троица! Выкладывайте, что там у вас.
— Что выкладывать? — огрызнулся Стребов. — Ты, взводный, сам уже во всё влез. На одну зарплату и верблюд двугорбый не проживет в наше время. Жировых запасов нетути, одни только хрящи да сухожилия! Как тут существовать! Командиру отделения пятерку сраную дают в прибавку за все его непосильные, титанические труды! Это ж курам на смех! Одних сапог за месяц десять пар сотрешь. Подметки так и горят. Тротуары с солью, с песком, с кислотой. Без ног скоро останусь. Инвалидную коляску и ту, сволочи, ведь бесплатно не дадут!
— Стребов, заглохни ты! — свирепо зарычал на него прапорщик Бабура. — Тарахтишь, как мотоцикл Яицкого. Черняк, вот он подтвердит. Ювелирсклад этот на Петроградской, вот, где сегодня ночью Чижика, прикреплен к нашему взводу. Туда твой брат Петр Данилыч любил наведываться, часто там бывал. Эх, камешки, камешки! Изумрудики, брульянтики!
— Постой, Бабура, — пресек прапорщика внимательно слушавший его речь Загинайло. — А чей взвод дежурил этой ночью? Из какого взвода этот Чижов?
— Как из какого? — изумился прапорщик. — Второй взвод, командир взвода Корзинкин.
— Так ты, Роман Данилыч, Корзинкина нашего еще не видел? — опять вмешался в разговор Стребов. — Этот прощелыга далеко пойдет! В академии учится. С иголочки, щеголь, мундирчик, брючки, фуражка-аэродром, по спецзаказу шил. Тулья в полметра, как у гестаповца. Я, говорит, кадровый офицер, кровный. У меня, говорит, родословная, предки военные из поколения в поколение, армия и флот, кровь проливали за великую державу, за Россию-матушку. Вот и он — по стопам отцов. А какая там у него родословная! Вошь камчатская!
— И что же? — спросил Загинайло. — Часто тут у вас такие ЧП?
— Да почему ж часто! — запротестовал прапорщик Бабура. — Это если всех взять, во всех взводах, в трех батальонах, во всем полку, то наберется, конечно, за год-то. Каждый месяц, считай, что-нибудь происходит. То прирежут, то задушат, то пристрелят. Примут новый пост под охрану — жди, будет ЧП. Правило без исключений. Закон. Но это у других. А наш взвод особый. У нас ничего такого не бывает. До сих пор эта беда нас миновала. То есть, не совсем. Два-три за год. Это мелочи. Норма. Ты же сам видишь, Роман Данилыч, у нас ребята серьезные, зубастые, палец в рот не клади. У нас не какая-нибудь размазня, каша-малаша, мамалыга, пюре. У нас бойцы на подбор. Это Петро, твой брат незабвенный, всех разгильдяев повыгонял, а набрал к себе с бору по сосенке, переманил из других взводов. Такие молодцы — спецназ позавидует. Твой брат Петро, наш любимый командир, погиб героем, а мы свято храним его завет, взвод не распустился, держали крепко, тебя ждали, как собака своего хозяина. Может, ты не знаешь, мы ведь всем взводом составили коллективное письмо на имя командира полка Колунова с просьбой, что никого не хотим к себе во взводные, кроме как родного брата нашего бывшего командира Петра Данилыча — Романа Даниловича Загинайло, о котором он нам часто рассказывал. Так что командуй, Роман Данилыч, а мы будем беспрекословно выполнять все твои приказания. Так сказать, бразды правления в твоих надежных железных руках!
— Во Бабура заливает! — захохотал Стребов. — Чего ты лепишь? Какое письмо? Что-то не припомню.
— Было, было письмо! — подтвердил с серьезным видом молчавший до сих пор старшина Черняк. Ты в отпуске был, вот и не знаешь. Мы с Бабурой текст составили, и весь взвод подписался. За тебя тоже подпись поставили, Стребов, так что не думай, что ты тут в стороне.
Стребов раскрыл рот выразить свое категорическое несогласие. Но тут в дверь просунулась курчавая цыганская голова. Лучистые глаза, круглые, как черешни, весело блестели. Дежурный по батальону сержант Горячев. Он дежурил вместо Волыны, потому что гнев комбата Бурцева не остался для Волыны так уж и без последствий: от удара тяжелым чайником по голове у него на следующий день обнаружилась черепно-мозговая травма.
— Четвертый взвод! — закричал Горячев. — У вас тут что? Колхозное собрание? Президиум заседает? Тайное голосование за закрытыми дверями? Галопом к телефону! Папа требует. Николай Кирьяныч не в духе. Орет в трубку, так что у меня чуб на затылок сдуло. Снимет с вас стружечку. Давай, давай, взводный, крути педалями, привыкай!
Загинайло пошел в дежурку к телефону. Отрапортовав, как положено, услышал в трубке резкий голос комполка Колунова. На него обрушился поток грубых оскорблений: «Загинайло! Мать твою! Сопли жуешь! Почему до сих пор в батальоне? ЧП, подарочек мне на именины, на весь город прогремели, в газетах трезвон, что было и чего не было, а ты прохлаждаешься! Какой ты, в такую мать, командир взвода! Ты и на флоте, наверное, где-нибудь в штабе терся, к адмиралу примазался. Крыса корабельная! Живо на Петроградскую! Чтоб через пять минут был на месте! Хоть на самолете! Хоть на оленях! Меня это не касается!» — комполка, оборвав возражения Загинайло, бросил трубку.
Делать нечего. Надо было отправляться на Петроградскую, на Большой проспект, где находился ювелирсклад. Но на чем? На метле? Городской транспорт — это когда доберешься! Загинайло пошел в гараж во дворе. Там другой водитель, не Чумко, а Жвардин, ремонтировал служебную развалюху. Перепачканный, как черт, Жвардин только сплюнул на бетонный пол злым плевком. Какое там ехать! Он уж полгода пытается вдохнуть жизнь в этот проклятый луноход, но пока никаких признаков движения в этой груде металлолома он не наблюдает. Загинайло вернулся в батальон. Дежурный Горячев, цыганский барон (так его звали в батальоне), объявил ему радостную весть: что Загинайло подбросит на место командир третьего взвода Гриша Русланов. На мотоцикле Яицкого. Сам старшина не может сесть в седло, радикулит разыгрался, а вот доверяет своего «зверя» Русланову, тот автомобилист, парашютист, эквилибрист, каскадер и хрен знает кто еще. Гонщик, ас, мигом домчит. На юридическом в университете учится, пятый курс, так что он тут недолго задержится, полетит орел за облака, только его и видели. А профессор по истории права там знаешь кто? — заключил вопросом говорливый дежурный. — Тоже цыган! Как я! Самый умный народ в мире — цыгане! Запомни это хорошенько! — гордо и высокомерно проговорил Горячев, вскинув свою черно-курчавую голову с жесткой, как у жеребца, шевелюрой, которую он брезговал покрывать каким-либо головным убором.
Загинайло, криво усмехаясь своей мрачной усмешечкой, подошел к Горячеву вплотную и заглянул ему в глаза твердым и тяжелым взглядом.
— А вот скажи, мой брат Петр умный был человек? А, Горячев, что ты думаешь на этот счет?
Горячев отшатнулся, смущенный.
— Петро был ножевой парень, смелый, риск любил. Он как цыган был. Наше племя. Сумасшедший, бешеный. Только не так, как этот буйвол Бурцев. Петро умный был. Вот с Гришей Руслановым они друзья были.
— Ладно. Где твой юрист-эквилибрист? — потребовал Загинайло.
— Пора ехать.
Горячев не успел ответить. Вошедший в дежурку крепыш в мотоциклетном шлеме и кожаной куртке с милицейскими погонами, тоже старший лейтенант, звонко и мажорно спросил:
