И отношение ко всем тут одинаковое, независимо от того, кто родители пациента, богатенькая дамочка с Кипра, владелица гостиничных комплексов и клиник, или обычная воспитатель детского сада.
Родители общаются дружелюбно, помогают.
И дети все дружные, старшие стараются помочь младшим.
Но бывают тут очень, очень тяжелые минуты. О которых каждая мать старается не думать. От которых не отгородится ничем.
Я не думаю. Стараюсь выключить сердце, которому слишком больно.
Не представляю, как переживают это врачи, вынужденные сталкиваться с бедой каждый день. Каждый день…
- Мамочка, а что ты мне принесла?
- А что ты ждала, Светлячок?
- Ты обещала фломастеры и новый альбом!
Я успела все купить заранее, до поездки к Тамерлану. Достаю из пакета желанный подарок, с улыбкой смотрю как моя маленькая принцесса тут же раскрывает альбом, и смешно сложив губки принимается выводить четкие линии.
Она отлично рисует. Я занималась с ней, но у нее природный талант. Конечно, до идеала далеко, но для своих четырех с небольшим она настоящий мастер.
Пока светик занята, мама уводит меня в сторону.
- Что с ногой?
- Каблуки. Отвыкла.
-Я тебя предупреждала. Он хоть оценил? – мама не утратила способность шутить.
Оценил ли Тамерлан?
Вспоминаю, как повела себя в его кабинете, и меня кидает в жар от стыда. Закрываю лицо руками. Что я пыталась сотворить? Идиотка!
И в то же время… в то же время новая волна жара покатывается, когда я думаю о том, что было бы, если бы он повелся на мой глупый подкат? Если бы принял всерьез ту нелепую попытку соблазнения?
И еще одна волна, практически цунами, когда я вспоминаю его губы, которые обрушились на мои.
И память вырывает из сознания тот далекий вечер, после катания на лошадях, когда он, после ужина с моей мамой утащил меня в подъезд и целовал, целовал щеки, виски, лоб, глаза, губы, повторяя как любит меня, как видит меня каждую ночь во сне, думает обо мне каждый день… я помню, как умирала тогда от счастья, просто… умирала, дрожа, прижимаясь к нему, не веря собственному счастью…
Я понимаю, чего не увидела сегодня в его взгляде.
Страсти.
В нем не было той темной всепоглощающей страсти, с которой он смотрел на меня тогда, пять лет назад.
Мне бы нужно вздохнуть с облегчением, расслабиться. Но почему-то… больно.
- Что, девочка моя, тяжело было?
Молчу. Киваю.
Тяжело. Очень тяжело. Я словно вернулась в себя прежнюю.
Говорят, в реку не войдешь дважды, а я вот вошла.
Наверное.
Мама обнимает меня. Видит, что пока я не готова все рассказать, просто гладит по голове.
А я думаю, Господи, какое счастье, что у меня есть МАМА, которая просто обнимет и погладит по голове!
Когда умер Петрос меня только мама вытащила.
Да, не дети, хотя Света к тому времени уже была больна, и я должна была держаться ради нее. А Коста, был еще совсем маленький, чуть больше года.
Не дети, к ужасу своему, понимаю, что это так.
Мама!
Она просто сказала однажды – представь, что будет со мной, если ты умрешь, детка? Мне на самом деле не хотелось жить тогда.
Потому что мы уже поверили в то, что Петрос выкарабкается! Ему удачно удалили опухоль, химиотерапия помогала. В анализах была сумасшедшая динамика. Все шло к выздоровлению. А потом… вирус. Пневмония.
Он просто не смог дышать. Его легкие отказали, разложились буквально за несколько дней.
Я помню, как билась в истерике и кричала на всю больницу, и думала, почему все так несправедливо? Мы почти победили эту коварную ведьму саркому, почему же не справились с каким-то непонятным мерзким демоном с дурацким названием?
Родители Петроса буквально почернели от горя. Его мама целовала мне руки, благодаря за внука, и за то счастье, что я подарила их сыну.
А моя мама… она укладывала мою голову к себе на колени и рассказывала мне о моем детстве. О том, как мой папа ждал моего рождения, как рассказывал, что будет водить меня на футбол, учить кататься на коньках. О том, каким он был гордым, когда гулял с моей коляской. Мне года не было когда папы не стало. Потом мама вспоминала своего папу – моего деда, я любила играть с ним в «морской бой», и именно он, а не родной отец учил меня кататься на коньках и лыжах, и на велике.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мама вытащила меня этими разговорами, своей любовью. Спасла.
И сейчас, обнимая ее чувствую, как я ей благодарна.
- Тамерлан тут, мам, разговаривает с доктором. Может быть, и сюда зайдет.
- Ты разрешила?
- А я могла не разрешить? Конечно, я разрешила.
- Мамочка, Светуля, посмотрите, красиво? – наша Светочка упорно называет мою маму не бабуля, а Светуля.
Мы с мамой смотрим на альбомный лист, и я чувствую, как сердце сжимается то ли от боли, то ли от страха, то ли от присутствия чего-то сверхъестественного.
Мой Светлячок нарисовала двух лошадей. Это очевидно, хотя, конечно ее кони больше похожи на мультяшных. Они стоят, прислонившись друг к другу мордами. Вороной безгривый ахалтекинец и его золотистая невеста.
- Красиво, мамуль?
- Да, очень, - понимаю, что голос хрипит, - очень милая.
В этот момент открывается дверь палаты, и заходит доктор, а с ним он.
Тамерлан. Отец моей девочки.
Она обычно не любит незнакомых, теряется. Стесняется своей лысой головы. Поэтому мы стараемся надевать ей красивые шапочки или панамки. Но сейчас на ее голове ничего нет.
- Ну, принцесса, как твои дела сегодня?
- Дела отлично! На пять баллов! Смотри, я нарисовала коней. – она делает ударение на букву о, получается коней. Вообще, Света очень хорошо говорит для своего возраста, и уже умеет читать.
Она поднимает картинку, а я беспомощно смотрю на Тамерлана. И он так же беспомощно смотрит на меня…
Глава 39.
- Дела отлично! На пять баллов! Смотри, я нарисовала коней!
Она смеется! Я впервые слышу смех своей дочери! И впервые вижу ее… такой.
Светлана, мама Зои, не присылала мне ее фотографии несколько месяцев, и ничего не писала. Я сам уже хотел связаться с ней, и вот…
Маленький ангел. Который просто выключает мое сердце.
У нее мои глаза. И были мои волосы. Лицо сейчас закрыто маской, но я знаю – под ней мои черты.
Светлячок пошла в нашу породу. Моя девочка. Я стараюсь держаться, но глаза заполняются слезами, которые нужно попытаться удержать.
- Привет, а ты кто, новый доктор? – первые слова, которые она говорит мне.
- Нет, Светик, - доктор берет инициативу на себя, - это дядя, который, возможно, станет твоим донором.
Врач смотрит на Зою, я вижу, как она едва кивает, и силится улыбнуться.
- Дядя, а ты любишь лошадок?
- Да, люблю, - первые слова, которые я говорю ей. Конечно, не считая слов, сказанный тогда, на Кипре, когда я держал кроху на руках. – у меня как раз есть именно такие. Вороной и золотая.
- Правда? Она правда золотая? А как их зовут?
Зоя жестом приглашает меня подойти поближе к дочке. Доктор чуть похлопывает меня по плечу и выходит. А я делаю несколько шагов, понимая, что ноги почти не слушаются.
Подхожу к кроватке, на которой сидит девочка, присаживаюсь рядом.
- Вороного, черного, зовут Тамерлан.
- Красивое имя. Необычное.
- Правда? Ты сможешь его запомнить?
- Смогу, конечно! Тамерлан.
- Запомни, потому что меня тоже зовут Тамерлан.
- Очень приятно, а меня зовут Светлячок. – она улыбается, а я закрываю глаза, потому что больно жмет сердце. Светлячок… - Вообще-то Света. Но меня все зовут Светлячок. А когда-то маму звали Светлячок. Ты знаешь мою маму?
- Конечно знаю.
- Маму зовут Зоя. Зоя значит жизнь!
- Да, а золотую лошадку зовут Альхайят, и это тоже значит жизнь.
- Значит, они тезки? Тезки – это когда одинаковое имя. Мы с бабулей тезки.
- Да. Они тезки. Почти.
- А твои коняшки живые?
- Конечно живые! И у них даже есть жеребенок. Хочешь посмотреть?
