«Что им до меня?» – подумала немая.
Она всю ночь не спала. Снова вернулось ощущение, будто ей нечем дышать. Водяная пена забивала рот и нос, перекрывала горло. Шумела стремнина, мелькали острые камни, корни деревьев, в ушах грохотало. Жуткий страх перед разверзшейся темной бездной сжал сердце, сменился одиночеством и черной тоской…
Тело ее, – мертвое, безжизненное, – несла вода. Оно безвольно моталось из стороны в сторону, как тряпичная кукла. Она подумала, что тело может разбиться о камни, – равнодушно, будто о чем-то постороннем, отдельном от нее.
Выше по реке она увидела вытащенные на берег катамараны, людей в ярких спасательных жилетах, они что-то кричали, размахивали руками. Некоторые из них бросались в бурлящий поток. Они звали ее. «Элина-а-а!.. – разносилось далеко вокруг. – Элина-аа!..» Это было ее имя в том мире, которому она больше не принадлежала. Один голос показался ей особенно близким. Это был голос любимого человека. Ей захотелось утешить его, сказать, что она ни о чем не жалеет…
Ее тело выбросило на каменистый пологий берег далеко внизу… Оно лежало безвольное, с неудобно подвернутыми ногами и разбросанными в стороны руками… Из леса вышла темная фигура, наклонилась и… Кто-то срывал браслет с ее тонкой, покрытой ссадинами бледной руки. Браслет! Ее браслет, с которым она никогда не расставалась! Ее вдруг захлестнула волна возмущения. Как он смеет?! Посягнуть на единственную вещь, связывающую ее с прошлым! Да как…
С этой мыслью она оказалась в тисках холодного, мокрого, наполненного болью тела и поняла, что вернулась. Она не может уйти сейчас. Она не сделала что-то важное! Самое важное, для чего она здесь…
Кто-то разговаривал над нею, дышал ей в рот, царапая нежное лицо небритой щетиной, больно давил на грудь, тряс и бил по щекам. Ей хотелось плакать, хотелось, чтобы ее оставили в покое… не мучили больше. Первый вдох показался возвращением в ад, полный тошноты, тесноты и ограниченности, головокружения и кашля…
– Дышит, кажись! Ну, слава Богу! – произнес с облегчением мужской голос.
Элину поволокли куда-то, причиняя новую боль, и спасительное забытье поглотило ее.
Она очнулась в шалаше. Немолодой мужчина сидел у огня, кипятил чай. Запах душистых трав вызвал жажду. Элина невероятным усилием повернула голову и посмотрела на свою руку. Браслет исчез! Значит, она не ошиблась, – то был не бред. Она застонала от разочарования.
«Стонет! – обрадовался старик. – Живая, значит!»
Над ней склонилось обросшее седой бородкой лицо.
«Сейчас! Чайку принесу! Целебная травка, она всю хворь как рукой снимет…»
Нынешняя ночь заставила Лесю вновь пережить прошлое. Тогда, медленно набираясь сил в сухом, пахнущем хвоей шалаше, она вполне осознала свою потерю. Она выпала из жизни, как сорванная ветром веточка, кружащаяся в речном водовороте. К прежнему возврата не будет…
Она забыла, кто она, кем была до того, как водяная пена отняла у нее дыхание. Все, что было ей дорого, осталось в забытом мире. Там ее любили, и она любила. Ощущение любви, сладкое и печальное, отзывалось в сердце горьким сожалением. Все остальное она потеряла…
Мужчина расспрашивал ее о чем-то. Она не понимала о чем. А если и понимала, то сказать ей было нечего. Да и не хотелось. Постепенно, не сразу, она заметила, что когда старик замолкает, отчаявшись чего-либо от нее добиться, она продолжает слышать его внутренний монолог. Он как бы говорит сам с собой. Добрый чудак… все мечтал найти клад на дне озера. Жена от него сбежала, и он вырастил двух дочек вместе с матерью, которую почему-то называл баба Надя…
Когда старик привел ее в свой дом, она уже почти все знала о его родне.
В селе ее назвали Лесей и решили, что она немая. Ее это вполне устраивало. Поначалу она жила в лесном доме, а потом с радостью согласилась перейти в отдельный домик. Ей нравилось одиночество. Внутренние разговоры людей, которые они вели сами с собой и с другими, их запутанные мысли утомляли. Она уставала от этой разноголосицы. И с удовольствием уединялась.
Баба Надя даже заявляла в милицию, чтобы разыскали родственников Леси. Ее фото печатали в местной газете, но никто не отозвался. Леся отнеслась к этому равнодушно. Она так осунулась, что сама бы себя не узнала на снимках. Впрочем, родственники остались в прошлой жизни, и она не хотела их видеть…
Пора было идти. Леся взглянула на себя последний раз в зеркало и вышла. Сыпал густой мокрый снег. Дороги почти не было видно.
В окнах бабы Нади горел свет. Леся с волнением открыла тяжелую дверь. Ее сразу охватило тепло, запах можжевельника и сладкого сдобного теста. Баба Надя священнодействовала – пекла свои знаменитые пироги.
Таисия Матвеевна не могла сдержать слез. Она с порога узнала Элину и не сводила глаз с вошедшей. От прежней Элины остались только глаза, но и те смотрели теперь по-другому.
Пенсионерка поразилась тому, как Сиур сумел узнать ее приемную дочку в этой совершенно изменившейся молодой женщине. Ведь он видел только давние фотографии! Какое счастье, что судьба забросила его в эту лесную деревню…
Все молчали.
Лида сразу поняла, что Таисия Матвеевна узнала Лесю. Она почувствовала, что за мнимым спокойствием девушки скрывается внутренняя борьба. Леся почему-то не ощутила радости от встречи с матерью. Та привезла ей фотографию Алеши. Это оказалось невыносимо больно.
– Дайте! – сказала она и протянула руку.
Таисия Матвеевна, как во сне, взяла свою сумочку, висевшую на спинке стула, и достала снимок…
Горский сидел у окна кельи и рассматривал бронзовую статуэтку. Божок был сделан очень давно и довольно искусно. В изображение Глаза на основании фигурки вместо зрачка был вставлен природный сапфир. Среди орнамента вилась какая-то надпись. Божок созерцал свою, известную только ему, истину. Его томные глазки видели что-то далекое, недоступное и желанное…
Перед тем как проводить Лиду к ближайшей станции, Горский показал ей статуэтку. Она восхищенно рассматривала фигурку, потом вдруг заплакала и уткнулась ему в плечо. Ее прикосновение и слезы вызвали у него странное чувство: будто он стоит перед заветной дверью, которая вот-вот раскроется, обнажая смертельную суть его связи с этой женщиной. Она казалась совсем другой, не той, которую он целовал в лесу под бархатным ночным небом. Казалось, сейчас он все поймет – про медальон, Старца, бабу Марфу, Алену…
В дверь громко постучали. Сергей вздрогнул и поспешно убрал фигурку божка. В коридоре стоял напуганный Вассиан.
– Чего тебе?
Горский был недоволен. Ему хотелось побыть одному, подумать.
– Старец умер, – отчего-то шепотом сообщил Вассиан. – Сегодня на рассвете…
– Да ты что?!
– Вот те крест! – Вассиан поспешно перекрестился. – Аккурат сегодня, как солнце встало! Брат Анисим пришел его будить, чтоб, значит, к роднику идти, а тот не отвечает. Сбегали за игуменом, открыли келью… а он лежит. Как знал! Улегся, руки сложил, и будто спит. Такое блаженство у него на лице! Словно он в райском саду яблоки собирает. Божественная благодать на него снизошла!
– Ты сам видел?
– Чего? – Вассиан очнулся от своих дум. – А, нет… не видел…
– Тогда откуда знаешь?
– Братья говорят. Вся обитель гудит! Это ж был святой!
– Ладно, иди! Я один побыть хочу.
Горский захлопнул дверь и остался один. Новость ошеломила его, хотя виду он не подал.
Покойный Пахомий был очень древний старик: никто не знал, сколько ему лет, а сам он если и знал, то молчал. Может, и забыл за давностью. Вдруг Сергея осенило: Старец ждал! Он просто не имел права умереть, пока не передаст по назначению фигурку божка. И теперь, когда дело сделано, он спокойно отошел в мир иной.
А если бы Сергей не приехал в Харьков на выставку, не потерял бы друга, не женился бы на Алене, не пошел в лес «хоронить» Лиду, не взял бы с собой Вассиана, а тот не привел бы его с собой в обитель? Как бы Пахомий нашел его? Выходит, события выстроились в такую цепочку не случайно. И в монастырь он должен был попасть так или иначе. Наверное, фигурка не простая.
– Что мне с ней делать?
Старец умер, не растолковав Сергею всего… Теперь ему совсем не у кого узнать.
И тут Горскому пришел на ум приезжий из Москвы. Тот говорил что-то про амулет, предупреждал! Может быть, он и про «Будду» что-нибудь знает? Не зря же Корнилин изобразил божка на картине. Подвеска и статуэтка бесспорно имеют нечто общее. Вот только что?
Сергея поразила еще одна догадка: Старец, скорее всего, узнал его именно по медальону. Потому и передал ему реликвию. Ошибка исключалась, это ясно.
«Где же найти ответы? – спрашивал себя Горский. – Явно не в обители. Делать мне тут больше нечего, и смерть Старца тому подтверждение. Надо возвращаться в город, попробовать связаться с тем человеком из Москвы. Как его зовут, кстати? Редкое имя… Сиур, кажется. Пожалуй, он единственный, кто сможет хоть что-то объяснить…»
