ударила по голове, в глазах все расплылось. В сердце укололо холодом, ноги
подкосились. Падая, увидел, как над ним пролетела огромная тень – мантикор
прыгнул к бородачу. В темноте, теряя сознание услышал свист.
– Вставай, умникум! Неслабо по башке шарахнуло, да? Всю магию, чай
порастерял.
Сквозь туман вырисовалась местность: смертельная долина, с ее вонючими
клейкими лужами, обожженными деревьями, чудовищными монстрами. Затем нос
учуял запах жареного. Авенир приподнялся, повернулся, застонал от боли – от
солнечных лучей резало в голове, в боку, словно обухом топора, било сердце.
Прислонил руку – голова обмотана тряпицей, нажал на место удара – под пальцами
хрустнуло. Дрожащим голосом обреченно пролепетал:
– Череп. Пробило.
Корво поперхнулся, выплюнул кусок, расхохотался:
– Ну-ну. Да у тебя думалка, как наковальня, хоть молотом, хоть киркой. Такую
же башку только у одного дурня из деревни видел. Ему хоть с разбегу в дуб, хоть с
бараном в драку. Странный ты, волхв. Как биться – храбр, как шишки считать – в
обморок. Верно заприметили древние – руки чешутся перед дракой, шея – после.
– Под повязкой лук. Чтобы ссадина не загноилось.
Вирсавия сидела у костра, поворачивала вертел с куском мяса. От него несло
кисловатой вонью, темные капли падали в огонь, вспыхивали белесыми облачками.
Девушка продолжила:
– Их было четверо, а вас трое. Так нечестно. Были б немощной плотью, как
кочевники или маги, умерли. Но вы похожи на воинов. Толстяк с волосатым жуком
не слишком, ты с волшебной дубинкой поболе. Воинам надо помогать. Вот и
уравняла.
Боль утихала. Волхв осмотрелся. На месте битвы остались пятна крови, блестящая чешуя, рытвины и ямы. Неподалеку лежали четыре туши. Одна
освежевана, другие три друг на друге, крупные вены и жилы подрезаны, кровь
медленно стекает с тел, впитывается в иссохшую землю. В одном торчит четыре
стрелы – в глазах, шее и возле спины.
– Он уколол в сердце. Как я выжил?
Юноша вынул из-за пазухи книгу. Спереди кожаная обложка пробита, но на
середине книги страницы уже целые.
Вирсавия показала обрубок хвоста. Шип бел, как обглоданная шакалом кость, шишка – мешочек яда, – сморщилась и походила на старую высушенную фигу.
– Твой фолиант неплохо пьет яд. И по твердости превосходит медь.
Корво протянул парню кусок, хохотнул:
– Ешь свою победу. Они вроде телятины. Только с привкусом гнили.
После привала не отдыхали. Поспешно набили котомки, Авенир сшил из
шкуры мантикора походный мешок, сложил в него жала, чешую.
– Я проведу вас ко вторым вратам.
Рыжий мужичина, присвистнув, взглянул на Вирсавию:
– С чего такая милость?
Та потупила взор, зарделась, словно молоденькая девица.
– Я так чувствую. К тому же скучно – давно с дерева никуда не слезала. Не
сезон сейчас на альпиров идти – вот и томлюсь без дела.
Бородач добродушно улыбнулся:
– Ну, это можно. Чем больше людей, тем веселее.
– На муравита не садитесь, пока не отдохнет. Сдохнет. И не отставайте.
Сдохнете.
Охотница живо бежала по невидимым тропкам, обходя мазутные лужи и
трясины. Корво с Авениром бежали, задыхаясь, оба покраснели, как вареные раки, еле поспевали за прыткой Вирсавией. Та не сбавляла шаг, но краем глаза следила, чтобы путники не теряли ее из виду. Муравит семенил споро, оставляя полосу в
виде зигзагов, перескакивал холмики, буераки и сухие, колючие кусты, держался за
мужчинами.
Волхв глотал горячий воздух, в горле пересохло, по лицу кипящими струями
стекал горький пот. Легкие болели от нагрузки, голова кружилась, ноги деревенели
– в голенях затвердела плоть, болела, будто прицепили крючья со свинцовыми
шариками. Авенир не мог думать, смотреть по сторонам, чувствовал себя
отупевшим лосем, которого гонят по степи охотники. Корво бежал рядом – похож
на гигантский помидор, на виске пульсирует в толстой вене кровь. Гигант
ворочался как бочка, ножны лупцевали бедро при каждом прыжке, глаза
закатывались – но бородач дыхание не сбивал, раздувался размеренно, аки
кузнечные меха Бакуна.
Остановились на привал у черного высокого дерева, в четыре обхвата
шириной. Вирсавия взмыла наверх, Авенир ходил вокруг, восстанавливал дыхание.
Корво завалился на четвереньки, руки тряслись, непереваренные остатки
мантикоры вернулись во внешний мир. Волхв непринужденно спросил:
– Тебе же полегче бежать было?
Корво злобно выдавил:
– Перед бабой слабину показать? Да лучше сдохнуть.
Авенир хлопнул соратника по плечу:
– Зато лишки вышли. А то б осели салом в поперечине. Не жалеешь, что со
мной поперся на край света? Сгинем же. Если даже какая-то девица нас при
желании уделает в секунду, то за вторыми вратами чего ждать?
Корво из позы гордого пса вышел, отсел, скрестил ноги. Голос был серьезный, печальный:
– А что мне в деревне? Я ж там умру.
– Ты и здесь умрешь.
Мужчина кивнул:
– И здесь. Но хотя бы как воин, в силе, отстаивая свою правду. А не как
жирная, безмозглая свинья, которой только жрать, да с женой и козами любиться. И
работать от нужды, а не по радости. А я, может, хочу, чтобы песню обо мне
написали – и пели ее тысячи лет. А может быть – бородач закатил глаза, – в книгу о
моих подвигах напишут. Стану героем из легенд. А ты – в деревню, э-э-х.
В воздухе просвистело, на землю камнем упала Вирсавия, гордо
распрямилась, кинула каждому серенький холщовый мешочек:
– Особые листья, во время бега жевать и после, чтобы отдышаться быстрее.
Почему еда не готова? Вам, мужикам, лишь бы трепаться. Перекусим и в путь.
Бежали несколько часов, пока на небосводе не зажглись холодные звезды.
Авенир жевал черный листок, плотный, с сочной толстой мякотью. Кисловатый
сок освежал, даже воздух казался холодней, а легкие, словно новые мехи, раздувались плавно и широко. На ночлег остановились у такого же черного столба, как и днем, Корво засомневался – не по кругу ли их гонят? Муравит не стал
зарываться в землю, улегся спать на поверхности.
Тихо потрескивали ветки в костре. Авенир отключился, едва устроившись –
вымотался за день. Корво сидел на котомке, смотрел на извивающиеся язычки
пламени, выправлял зазубрины на фальчионе, оттачивал лезвие. В ночи было
непривычно тихо – кроме треска костра, скрипа точила и посапывания Авенира в
мире словно прекратилась жизнь. Бородач тихо вздохнул, прошептал:
– Ты как здесь очутилась?
Вирсавия ухмыльнулась:
– Заметил все-таки. А я уж думала – слепой и глухой. Столько шума сделала, перед глазами почти плясала – никакой реакции. Ты мне не духовник, чтобы
истории слушать.
Корво пожал плечами, уставился в огонь. На плечо крепко легла рука.
Охотница жарко шепнула:
– Ты мне никто, я тебе тоже. Завтра вы умрете, а жаль. Я уже очень долго одна.
Бородач удивленно выкатил глаза. Девушка без тени смущения продолжила:
– Утром приведу ко вторым вратам. Вы обязаны за мантикора. Я выбрала тебя
отдать священный воинский долг.
Глава 27. Ишгар
Ранним утром путники встали, и, наскоро перекусив холодным мясом с
лепешками, пустились в путь. Бежали медленней, после вчерашней гонки Авениру
казалось, что прогуливаются, – хотя ноги ныли, а горло саднило, будто наелся
чертополоха. Впереди, на расстоянии десятков трех метров, маячила тоненькая
спина Вирсавии. Через пару верст разогрелся, даже перекидывались с Корво
короткими фразами.
– Как спалось?
Корво делал длинные прыжки, мерно взмахивал руками:
– А что?
– Глаза красные.
– Дым на меня шел.
– А-а-а.
Впереди забрезжила узкая алая лента. Когда солнечный круг повис на
небосводе, герои с вершины холма узрели светящуюся стену. «Похожа на
гигантскую подкову» – Авенир выудил мех с зельем. Вирсавия остановилась. Волхв
робко сказал:
– Выглядит, как подкова.
Девушка фыркнула:
– Это и есть подкова. Легенды гласят, что здесь разбил копыто конь Гроумита, когда верховный бог нес от Высшего жезл мира смертным. Животное не смогло
скакать дальше и всаднику пришлось повернуть назад, оставив земной люд на их
же произвол. Подкова вдавилась в землю до половины, от удара вылезли скалы, а
сама она до сих пор остывает от столкновения. Треснула посередке.
Корво улыбнулся:
– Видать там, в обители богов, кузнецы худые. Не то, что у нас, в Дольснеях.
Вирсавия сделала жест:
– Я вас проводила, дальше по этой тропинке. Через пару часов будете у врат.
Хохотнула:
– Может пройдете, дурням часто везет. И муравита берегите. Из вас он –
самый рассудительный.
Врата поднимались на четыре человеческих роста. Сама подкова выпирала из
земли аж на пятьдесят. От металла веяло жаром, резким, неприветливым, опасным.
