и восстанавливать планету, другое – творить новую. Пусть даже маленькую.
– Стадное мышление, Дип. Толпа боится нового, неизведанного.
Герр вошел в парилку. Годы и тяжелая работа давали знать – несмотря на
точеные мышцы, кожа постарела. По животу ползли шрамики, на руках и груди
висели складки. Хеминс следил за собой, хоть принципиально не пользовался
хирургией. На лице появились глубокие морщины, на подбородке и ушах вылезли
темные точки. Неизменными остались глаза – еще со времен учебы юноша помнил
этот взгляд – живой, острый, полный оптимизма и решимости.
– Подливай еще… Замерзнуть можно.
Диптрен ухватил ковш, плеснул на раскаленные камни. По комнатке разлился
жаркий густой дух – юношу охватил озноб, дышалось тяжело, в груди тяжелым
молотом бухало сердце. Пересел на ступень пониже, опустил голову. Хеминс, наоборот, взвился под потолок, охал, кряхтел, мычал, забыв о статусе и
интеллигентности. Любимая поговорка герра – «Все мужчины равны в двух
случаях – на дороге и в бане». «Будто остались те старые дороги с бензиновыми
автомобилями и заторами» – парень терпел злой жар, не желая ударить в грязь
лицом перед директором.
– Как Натилла поживает?
– А? А-а-а, да хорошо все. Срок еще небольшой, два месяца, вполне прилично
себя чувствует. Мучились с токсикозом – но так, больше для виду.
– Заботься о ней. Помню, только пришла в компанию… Бедная девочка.
Запуганная, худая, не знающая, как использовать способности. Ее долго не
принимали у нас.
Горячие капли жгли глаза. Диптрен отер лоб:
– Почему?
Хеминс перевернулся на живот, предоставив жару обрушится на покрытую
поседевшими волосами спину:
– Я долго и тяжело, с пеной у рта бился с прежним руководством, чтобы ввести
терпимое отношение к внешнему виду сотрудников. Оставили только предписание
одевать халаты. Всегда знал, что творчество и острый ум часто выражается через
внешность. А им лишь бы всех под одну гребенку.
Директор вздохнул, ковырнул ногтем доску:
– А Натиллу даже молодежь боялась. Белая, красноглазая, безволосая – похожа
на привидение, вампира или монстра. А если привыкали, то потом все равно
ссорились. Ее этот…
– Дар?
– Ну, можно и так сказать. Вроде говорит невпопад. А по правде – бьет в
самую точку, видит всю душевную наготу. А людям… Понимаешь, стыдно быть
голыми. Тем более – изнутри. Там мы гаже и чернее. Это здесь – сходил в душ, натерся маслом и блестишь, а сердце так не очистишь.
– Мне она ничего такого не говорила.
Мужчина поморщился. Диптрен плеснул на угли еще ковш, пошла вторая
волна жара – такая же густая, но уже терпимая.
– Поумнела. Чего ей стоило научиться молчать, выбирать слова, добавлять в
речь меду! За что-то она тебя полюбила. Натилле сложно приблизиться к людям, все мы для нее – душевные уроды, – более или менее. Да и ладно, доставай веник.
Согрелись уже.
Хеминс зажмурился, протянул руки вдоль тела. На спине заплясала свой танец
перевязь можжевеловых кустов. Иголочки приятно ложились на тело, оставляя на
коже красные отпечатки.
– Когда запуск спутника?
Диптрен опустил веник в шайку:
– Через неделю. Все было готово уже месяц назад, так, доводили мелочи, да
рекламировали.
– И как великосветские плебеи будут величать это чудо света? Как назвал?
Юноша улыбнулся. Герр кивнул:
– Так и думал. Натилла – прекрасное имя. Многозначное.
Запуск «Натиллы» прошел безупречно. Вначале организовали небольшое
пиршество на окутанном туманом космодроме. На пресс-конференции Диптрен с
Хеминсом дали интервью, обратились с воодушевляющей речью к толпе. Парень
упомянул и «Мировое Древо», переименованное в «Академию Современной
Магии» – хотел поддержать Сартмеса – «Где кончается наука и начинается магия?»
Тысяча барабанщики яростно выбивали дробь, под выкрики толпы,
аплодисменты и вой сирен дали старт. Восьмидесятитонный спутник, – огромный, идеальной формы октаэдр, – бесшумно оторвался от поверхности базы и, переливаясь красноватыми волнами, стремительно исчез в небесной глади. Через
несколько секунд в небе с хлопками разорвались тысячи фейерверков – Диптрен
настоял на том, что важно приправить историческую значимость момента
запоминающимся зрелищем.
Ликующая толпа разошлась. Ирэн накинул теплый кожаный плащ и внес в
скутер координаты острова. Мелкий дождь неприятно бил по лицу, но юноша не
ставил защитный экран. Он наслаждался этой настоящей слякотью. Пальцы
мерзли, нос покраснел, глаза слезились от ветра, а парень смеялся. Так надоела
искусственность – даже жареные кабаны, коих приготовляли в современных
харчевнях и корчмах, казались ненастоящими – хотя и повторяли точь-в-точь
клеточную структуру природных. Вздохнул – за пару месяцев спутник наберет
достаточную массу и энергию, тогда и погода перестанет быть настоящей. Его
Величество Человек приложит руку и к земной стихии. А дальше? Создаст
искусственное Солнце или улетит жить на искусственную Землю?
– Как он?
Гринвин смотрел поверх очков. Герр Хеминс задумчиво наблюдал, как в
бокале переливалось светлыми лучиками вино.
– Диптрен на грани. Работа с модуляторами истощила его эмоционально. Пока
просто хандрит, возможно – легкая депрессия. Но что там внутри, под
эмоциональной коркой?
– Ему следует сделать перерыв в работе. Я не хочу терять такого ценного
человека.
Хеминс приподнялся, в голосе и взгляде чувствовалась сталь:
– Профессор, не забывайтесь. Изначально парень должен был разгадать
функционирование Рукиба. Теперь же его знает весь мир. Это не простак Сартмес
– тот даже в кресле моего заместителя останется в неизвестности. Диптрен
раскручен, большинство крупных компаний дают заказы на его разработки. На его, а не на «Экостарс». Если юноша обособится, мы потеряем власть.
– Но, герр…
– Гринвин! Я отдал всю жизнь развитию компании и восстановлению планеты.
Раздробленность приведет к уничтожению. Времена феодалов прошли. Мне, черт
побери, жалко парня, но если выбирать между человеком и миром, я выберу мир.
Надеюсь, и Вы тоже.
Профессор вздохнул:
– И я.
– Тогда не надо вмешиваться. Он протянет несколько месяцев. Этого хватит
для развития «Двулуния». Представим всё, как нервный срыв с психическим
помешательством.
– Как быть с Натиллой? Насколько мне известно, барышня в положении…
Хеминс осушил бокал, со стуком опустил на стол:
– Пожизненное финансирование от компании… Плюс переезд в теплую
безопасную страну, дабы ничто не напоминало о муже. Думаю, этого более чем
достаточно.
***
Вирсавия сидела на ветви старого дуба. Солнце выкатывалось из своей
опочивальни, расцвечивая небо рваными полосами багрового. Девушка
прилаживала свежую тетиву – прежняя лопнула, не выдержав натуги. Лук вырезал
из железного дерева покойный дядюшка, знавший эльфийские секреты. Оружие
крепче стали, при этом гибкое, не ломается, в огне не горит – просто заглядение
для любого мастера брани. А еще, из этого оружия может стрелять только она. В
чужих руках стрела обойдет цель.
Тонкие губы напряглись, на смуглом личике промелькнула тень недовольства.
Брови изогнулись, в карих, с черными точками, глазах блеснули искорки. Охотница
наступила на плечо лука, подогнула упрямое оружие, ловкими пальцами правой
закрепила жилу. Поправила сползшую на ухо остроконечную фетровую шапку, улеглась на ветвь. Та была шириной в три ладони, поверхность гладко выровнена, оскоблена, по краям выпирают тонкие гвоздики. В кроне безопасно – никто, даже
эльф со своим острым зрением не увидит – дерево надежно скрывает своих
обитателей. Ей же, наоборот, открыта местность на три версты. Наметанный глаз
видел грызунов, копошившихся в норках, осторожных кошек, выискивающих
добычу, больших цветастых ящериц, лениво дремавших на теплых валунах.
На горизонте появилась точка, быстро превратилась в диковинное существо, на спине которого восседали двое мужчин. Вирсавия свесилась с ветки, внимательно пригляделась. Протянула руку. Из кроны вылетел жаворонок, зацепился за кисть, уставился глазками-пуговками на девицу.
– Трайви, присмотри за путниками, пока я не решу, что с ними делать.
Корво с Авениром мчались без продыху вторые сутки. На спине муравита
было уютнее, чем на конском хребте, но долгая тряска томила. Миновав каменные
джунгли турмов, путники пересекали мрачную долину с редкими деревьями, массивные голые стволы которых уходили в небо. Запасы еды и воды истощились, в животе волхва жалобно урчало, но Корво и слышать не желал о привале, отмахивался – мол, остановившись на обед, рискуем сами стать обедом. Унтц-Гаки
