Пожалуй.
И возмущенным, правда, я все равно не способна была понять причин возмущения. И просто ждала. Вот Этна остановилась между шкафами. Кажется, именно там был ход, соединявший дом смотрителя с господским. Надеюсь, нам в него лезть не придется?
Вот она, постояв немного, отступила.
Вновь замерла.
Коснулась стены и ловко вскарабкалась на шкаф. А потом свистнула, явно предупреждая.
— Замри, — велела я, поскольку тоже услышала шаги. Такие вот… хлюпающие.
Быстрые.
Кто-то спешил и… я отступила к двери и, нацепив очки — неудобные, но в темноте лучше с ними, чем без, — погасила светляка. Мир моментально окрасился в серо-лиловые тона, а голова привычно заныла. И глаза зачесались. Я моргнула несколько раз, уговаривая себя потерпеть — по опыту знаю, скоро станет легче.
А шаги замедлились.
Дверь приоткрылась, впуская желтоватый свет. Пятно его перебралось через порог, легло на пол и замерло. И кому это у нас по ночам не спится?
— Есть тут кто? — раздался дрожащий детский голосок.
Рута?
А ей что понадобилось в этом проклятом месте? Ах ты… и как быть? Отозваться? Правда, станет ли девочка молчать о встрече? Или потом последует объяснение с Маром, который, подозреваю, будет крайне недоволен?
Как-то не хочется…
Меж тем Рута переступила порог.
Вновь замерла.
А я затаила дыхание. Если Рута пришла сюда не по моим следам, то… зачем?
И ведь подготовилась. Волосы собрала. Куртку надела темную, явно великоватую. Юбку подвернула, отчего та стала неприлично короткой, зато двигаться в такой куда удобней.
На ногах крепкие башмаки.
А в руках — сумка и фонарь. Обычный такой, со стеклянным колпаком, под которым кружится, кланяется лепесток огня. Масла в фонаре не так много и, кажется, девочка это понимала. Она вздохнула и, поставив фонарь на пол, принялась разуваться…
Интересно.
Я отступила в сторону, надеясь, что так и останусь незамеченной. А для верности активировала колечко с бирюзой. Хороший камень, вот только избирательный весьма, но плетение отвода глаз держит отлично.
Следом за ботинками Рута сняла и чулки.
Все любопытней и любопытней.
Она подхватила сумку и фонарь. Осмотрелась… ага, а искала она, похоже, цепочку следов. Девочка осторожно наступила на первый. Покачнулась. Удержалась, правда, выразилась при том отнюдь не по-детски. И второй шаг… шла она осторожно, то и дело замирая.
Я подумывала было двинуться следом, но…
Отвод отводом, а осторожность не помешает. Наверху Рута задержалась ненадолго. Вниз она спускалась так же, по следам, прижимая похудевшую сумку к груди. И уже на пороге, точнее за порогом, прошипела:
— Теперь ты за все заплатишь…
Мы с Этной переглянулись. И когда девочка убралась-таки — а уходила она весьма поспешно и, полагаю, не только дождь был тому причиной, — я спросила:
— Думаешь, стоит позвать рыжего?
Этна кивнула.
Кирису снились ведьмы.
Те самые, которыми пугают детей, в тщетной попытке оградить от моря. Но все знают, если кто и услышит зов, то тут уж запирай, пугай, а… море своего не упустит.
Кирису повезло.
Он был глух на оба уха, а потому в шелесте волн не слышал голосов. В детстве. Сегодня ведьмы поднялись из глубин, чтобы спеть ему. Они дразнили, выглядывая из груд камней, точь в точь таких, которые навалило на заднем дворе дядькиного дома, и прятались вновь.
— Кири, Кири… ржавые гири… — ведьмы говорили чужими голосами, то соседского мальчишки, которому Кирис когда-то зуб выбил, то его сестры, девки на редкость вредной. Вечно она рожи корчила, а еще камнями кидалась лучше, чем кто бы то ни было. И его обещала научить.
Слова, правда, не сдержала, но на то у нее была веская причина.
Илзе забрало море.
А теперь вот вернуло. Подросшую, но… все равно ту, прежнюю, разве что более гладкую, ибо море не терпит острых вещей, вот и обмяло, перелепило человеческое тело на свой лад.
— Кири, Кири…
Ее тело покрывала мелкая рыбья чешуя.
Нос сделался плоским.
А рот — безгубым. Зубы ее были остры, и Кирис знал, что близко подходить не стоит, потому как ведьмы и вправду не брезгуют человечиной.
— Мясо, — кивнула она. — Сладкое. Теплое. Рыбье — холодное… кровью поделишься? Тогда что-то скажу.
— Что?
— Поделись сперва.
— Это сон, — Кирис осознал это ясно и, осознав, вздохнул с немалым облегчением. — Это всего-навсего сон…
— Во снах с людьми разговаривать легче, — Илзе не собиралась отрицать. — Так-то вы не слышите… почти никто не слышит.
— Ты слышала. И что хорошего получилось? Ты умерла.
— Я жива.
— Для людей.
— Люди совсем все забыли, — Илзе вышла из воды и уселась на камень. Этот длинный плоский валун дядька использовал, чтобы чистить рыбу. Камень за долгие годы успел пропитаться темной рыбьей кровью, сделался склизким и неприятным. Но Илзе провела пальцем по верхушке его и палец сунула в рот.
Зажмурилась.
— До людей эти земли принадлежали иным…
— Ведьмам?
— Сарраш. Их зовут сарраш. Они умели кормиться морем… и приняли людей.
У сарраш много женщин и мало мужчин. А человеческие — теплые… приходи ко мне, Кири. Позови. И я откликнусь. Хочешь, я принесу тебе жемчуг? Черный, большой? Его хватит, чтобы купить земли. Я помню, люди стали продавать то, что им не принадлежит. Но пускай…
— Ты…
— Тоже сарраш. Их кровь давно смешалась с вашей. Она спит, но порой просыпается. Отец хотел меня убить. Знаешь?
— Откуда? Нам сказали, что ты… что море тебя забрало.
— Забрало, — Илзе разглядывала свой палец, который заканчивался острым изогнутым когтем. — Потом… он ударил меня по голове камнем. Сказал, что следовало бы раньше… что это все прабабка… про нее всякое говорили. Он ударил и бросил в море… думал, что я утону. И я утонула. Пришлось… люди злые.
— Не все.
— Многие. Так ты позовешь меня? Я помню, я тебе нравилась.
— Это было давно.
— Ты все-таки подарил мне платье. Красивое. Спасибо. И за то, что помнил.
— Я рад, что ты жива.
Илзе рассмеялась, звонко и весело, как раньше. Кири, Кири… ржавые гири… обманула дурачка на четыре кулачка…
— А если так? — она отряхнулась и… чешуя исчезла, как и когти. Девушка, сидевшая перед ним, была обыкновенна. Разве что… немного отличалась от других, но чем именно, Кирис не мог понять. — Так лучше? Или все еще боишься?
— Зачем тебе это? — Кирис сделал шаг и оказался возле камня. Хорошо, что это сон. Во снах многое проще. Он коснулся темных длинных волос, что плащом легли на покатые плечи. Они отливали прозеленью, но это только если приглядеться.
Наверное, тогда же будет заметен и серебристый отблеск в глазах.
И… черные ногти.
А еще Илзе была теплой, но не обычно, как другие люди, она горела, вот-вот грозя вспыхнуть.
— Не знаю… нас немного. И мы не любим жить рядом друг с другом. Но я… все-таки слегка человек. Иногда устаю от одиночества. Хочешь, расскажу интересное?
— За кровь?
— Тебе жалко?
— Нет, — Кирис протянул руку. — Пей.
Илзе не стала отказываться. Она черканула по запястью когтем и приникла к ране губами. Она тянула кровь и вместе с нею силы. Тянула жадно, и в какой-то миг показалось, что она не сумеет остановиться, выпьет все досуха.
Но нет.
— Спасибо, — она облизала красные губы. — Ты все еще добрый. И наивный. Ты знаешь, что твой дядька забрал твой дом? И что ты никогда не был нахлебником? Родители оставили тебе деньги…
— Теперь знаю, — Кирис сел рядом на грязный камень. — Это… прошлое.
— Оно никогда не отпускает.
Под взглядом светлых рыбьих глаз неспокойно.
— Он называл тебя дармоедом. Он говорил, что бросил свой дом и дело, чтобы тебя вырастить, а на самом деле…
— У него не было ни дома, ни дела, пока он не забрал чужие, — Кирис коснулся горячей щеки. Кожа. Мягкая. И ни следа чешуи. Куда подевалась? — Он много пил.
