Говорю же, разумный человек.
— Он у меня заботливый.
Признаюсь, что не удивилась бы, если бы дом сгорел. Тут ведь несчастья случаются на раз. Но нет, он был на месте. И при дневном, пусть и тусклом весьма свете, казался скорее заброшенным и унылым, чем жутким. Глянец виноградной листвы, отмытой дождем докрасна, нисколько не спасал ситуацию.
Кирис осторожно сжал мои пальцы и сказал:
— Ничему не удивляйся.
Не буду.
Первым в дом вошел Мар и Рута с ним, следом по ступенькам поднялась эйта Ирма, сохраняя вид величавый. И мокрый мех — а соболя промокли при первом же порыве ветра — ничуть не убавил этой величавости. Талант, однозначно.
Лайма поднялась бледным привидением.
И настала наша с Кирисом очередь. Он подал руку. Он указал на стену, к слову, ту самую, у которой я стояла ночью. А я не стала спорить. Разве что отошла чуть дальше, к старенькой софе, которая не развалилась единственно потому, что стену подпирала.
Я присела на край ее и потрогала пыльную ткань, по которой поползли дорожки, и даже запихнула клок конских волос в дыру.
Надеюсь, мыши там не водятся.
Не то чтобы боюсь, но…
— Наверх мы тоже будем подниматься вместе? — сухо поинтересовался Кирис.
И ответ был утвердителен.
Они поднялись.
Потом спустились. Эйта Ирма была бледна. Рута вновь разразилась потоком слез. Интересно, это сила самоубеждения или она что-то попроще использует? К примеру, кусочки лука, спрятанные в рукаве? Или не лука… слезы вызвать не так и сложно.
Но Мар ей верит. Прижимает к себе, гладит по голове, что-то шепчет, явно утешая. А косички, бантами украшенные, подрагивают.
Лайма все еще молчалива и бледна, но утратила несколько своей невозмутимости.
— Девчонка лжет, — наконец, заговорила эйта Ирма. Она подошла к грязному окну, встав аккурат в полосе света. Он пробивался сквозь неплотно сомкнутые ставни, наполняя холл дома. Этот бледный разбавленный свет странным образом подчеркнул нездоровую белизну кожи.
И подпухшие веки.
И морщины, которые лишь наметились, но все же.
— Она меня всегда ненавидела! — взвизгнула Рута. — Все меня ненавидели, кроме тебя, папочка…
Я поморщилась.
Переигрывает слегка, но Мар не замечает. Задвинув девицу за спину, он сказал:
— По-моему, здесь все говорит само за себя…
А то… я видела… и пусть следы на полу Кирис замыл, скажем так, во избежание лишних вопросов, то кровь мы решили оставить.
Нож вот заменили.
Ножей в доме много, в представлении поучаствовать может любой.
— Мне кажется, дорогой, ты спешишь с выводами, — Лайма вновь была спокойна, как море в летний день. — То, что Йонас сюда шел, еще не значит…
— Он у нее никогда не виноват! — пожаловалась Рута.
— Просто к нему нельзя подходить с теми же рамками, что и к обычному человеку.
Лайма лишь пожала плечами.
— Да и в конце концов, даже если Йонас… устроил то представление наверху. Вчера дом был чист, верно?
Все взгляды обратились на Кириса.
И он кивнул.
— Чист.
— Видите… то есть, что бы здесь ни произошло, это случилось уже после убийства. Да, Йонасу нравится охота… и быть может, он счел возможным разделать добычу уже после… и здесь… я не могу сказать, что именно породило в нем такое желание…
А теперь она смотрела на меня.
Будто бы мимо, на стену за моей спиной, и в то же время на меня.
— Однако сомневаюсь, что здесь кого-то убили.
— Папа!
— Рута, помолчи, будь добра.
Мар, может, и был сволочью редкостной, но он не был сволочью глупой. Не мог не понять, что крови для убийства маловато, что слишком помпезна, театральна эта сцена… да и многое.
— Это он, — Рута стиснула кулачки. — Как вы не поймете… он опасен! Он сумасшедший! Он…
Мысленно я согласилась с девочкой: у Йонаса с головой точно было не все в порядке, но это еще не значит, что его нужно подставлять.
— И поэтому ты решила показать всем, как он плох? — тихо спросил Кирис.
Он присел и теперь был ниже Руты, в которой уже почти проснулась благословенная кровь. Он смотрел на нее с печалью и даже жалостью, позабыв, что эйты не выносят, когда их жалеют. И мелкая паразитка не стала исключением.
— Папа, — она повернулась к Мару и сложила руки в молитве. — Пожалуйста… поверь мне… он… он сейчас скажет… они все скажут, что угодно, лишь бы выгородить его… они все думают, что Йонас вернет роду былую славу, но мы с тобой разумные люди, мы понимаем, что сейчас не время одержимых! Что это благословение на самом деле ненаучно… что… он причинит куда больше вреда, чем пользы.
Она говорила спокойно и без притворства, во всяком случае, я больше не улавливала и толики фальши. А вот про одержимость — это интересно… очень интересно.
Надо будет заглянуть в библиотеку. Освежить, так сказать, некоторые знания, которые я полагала не очень нужными.
— Я думаю, — я позволила себе прервать паузу. — Спор можно разрешить просто. Так уж вышло, что в этом доме ночью было… людно.
— С-сука, — прошипела Рута.
И кажется, с ученичеством у нас ничего не выйдет. Что ж… не больно-то и хотелось.
Она долго упиралась.
Она плакала.
И заламывала ручки. Начинала лепетать, что не желала дурного, что лишь боялась брата, который повадился ее пугать. Она жаловалась на него и на мать, и на старуху, возомнившую, будто Рута вовсе не принадлежит их роду. И Мар поддавался.
— Это не имеет смысла, — он встал, и Рута тотчас обняла отцовскую руку. — Она, конечно, поступило дурно и будет наказана…
Но вряд ли слишком строго.
— Иди, дорогая…
Она выскользнула за дверь, правда, далеко не ушла, в этом Кирис готов был поклясться.
— Послушай, — Мар вздохнул и потер переносицу. — Ты ведь понимаешь, что Йонас любого довести способен. А Рута — ребенок. Одинокий ребенок. Моя мать считает ее неудачной, да и Лайма…
Он вновь опустился в кресло, подтянул к себе папку с бумагами, что-то неважное, то ли отчет по поместью за последний квартал, то ли докладные, то ли просьбы… Кирис собирался сам заглянуть, но как-то оно не вышло.
Еще со сметой на реконструкцию ангара разбираться надо.
Нанимать кого-то на расчистку.
Согласовывать рейсы.
Размещение.
Питание.
Подъемные. И в поселке предупредить. Там чужаков недолюбливают.
Рейсы на Харвест, который достаточно велик, чтобы на нем вырос городок.
А город — это не только магазины, но и кабаки, и дома терпимости, и прочие нехитрые радости…
Мар молчит.
— Где она взяла нож? — спросил Кирис.
Рабочими пусть займется поверенный, благо человек толковый, сам справится. Да и… говоря по правде, Кирис больше не испытывал желания контролировать все. Как-то… перегорело, что ли?
— Нашла, как и говорит.
— Вот так просто взяла и нашла?
— Чего ты от меня хочешь?
— Чтобы ты вытащил из своей дочери правду.
— Допросил под зельем?
— Если понадобится.
— Ей всего девять! — Мар вскочил, отшвырнув папку. И белые листы разлетелись по кабинету. — Ты понимаешь, что ей всего девять?!
— Я понимаю, что ей уже девять, — Кирис подавил волну гнева. — А она уже додумалась, как подставить брата. И что будет дальше? Одна попытка не удалась, но ведь можно предпринять еще одну. И еще… папа поругает. Может, оставит без сладкого на неделю. Не такая уж большая жертва, верно?
Мар застыл.
Повернулся спиной.
— Она где-то взяла этот нож. И может быть, в этом месте осталось еще что-нибудь, не такое нужное? Ей не нужное, а нам вполне годное… или вот она что-то слышала… видела…
— Она ребенок…
— Она полезла во взрослые игры. И ты сам, скажи, веришь, что нож просто так лежал на тропинке?
Молчание.
Слышно, как шелестит ветер, ластится к шершавым бокам дома. Где-то там на море идут мелкие волны, и совсем скоро оно, очнувшееся от летнего зноя, вспомнит, что характером обладает прескверным. Волны станут выше, злее. Море станет ловить корабли, что хрупкие рыбацкие лодчонки, многие из которых уже спрятаны в сараях, что неповоротливые баркасы. Оно будет играть с ними, что кот с мышью, кружить, отпускать или подталкивать на острые зубы подводных скал.
