Консьержка была на своем посту. Увидев Клару одну, она склонилась над стойкой рецепции и сказала:
– Я уж не стала говорить при Полине, она и так переживает за вас. Это я вас нашла в тот день и вызвала «скорую помощь». Мы с Полей всю ночь просидели в больнице, и только утром приехала Елизавета Степановна, ваша свекровь.
Клара удивилась: она была уверена, что Аркадий, узнав, что ее положили в больницу, вернулся в Элисту первым же рейсом. Кровь прилила к голове, румянец окрасил бледные щеки. Рука, лежащая на стойке рецепции, предательски задрожала. Пытаясь подавить гнев, Клара прикрыла на минуту глаза, продолжая слушать рассказ консьержки о первых, самых трудных часах с Полиной в больнице.
– А когда вернулся Аркадий? – прочищая горло от спазма, спросила Клара.
Поняв, что сболтнула лишнее, консьержка потупила взгляд и замолчала.
– Теть Валя, да вы не волнуйтесь, все самое страшное у нас позади, меня уже больше ничего не расстроит, – сказала Клара нарочито спокойно.
Пожилая женщина помедлила, но потом все же ответила:
– Да через неделю вернулся, как и планировал. Только вы не говорите ему, что вам именно я сказала. Нехорошо получилось, я думала, вы знали…
– Прошлого уже не вернешь. Мы такие, какие есть, и нас не переделать.
– Да, – нехотя согласилась консьержка, но по ее виду Клара поняла, что она тоже не одобряет поведение Аркадия.
– Ну, мне пора: у Полины уроки заканчиваются.
Клара вышла из дома и в задумчивости пошла к школе. Узнать новость о муже от консьержки было обидно: все это время она думала, что Аркадий не отходил от больничной койки, и чувствовала вину за то, что напугала его и дочь. Выходит, что первые шесть часов Полина справлялась со стрессом самостоятельно, и только утром появилась свекровь. Да и ее приезд мало что изменил: Полина недолюбливала мать Аркадия за излишнюю придирчивость и властный тон.
Дочь уже ждала ее в вестибюле, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Увидев Клару, Полина бросилась ей на шею и сбивчиво начала рассказывать о предстоящем школьном спектакле, в котором ей выпала честь играть главную роль. Улыбнувшись, Клара погладила Полину по растрепавшимся волосам, взяла ее за руку и повела домой. Мысли крутились вокруг поступка Аркадия. Даже узнав, что у жены один за другим отказывают внутренние органы, он продолжал оставаться вдали от семьи. Его привычный заботливый образ не рифмовался с таким хладнокровием. Уваров был прав, тысячу раз прав: ее муж сметет любое препятствие, мешающее его карьере, даже если это препятствие – его собственная жена. Мужчина всегда распознает изъян другого мужчины.
Придя домой, Клара покормила Полину, и они отправились в детскую делать уроки. Дочь разложила на столе учебники и сказала:
– Мамочка, ты займись чем-нибудь, что тебе хочется, а я уроки сама сделаю. Я уже привыкла все сама делать.
Клара поняла, что дочь намекает на дневник, и улыбнулась.
– Так уж и сама?
– Да. Бабушка мне не могла помочь, она уже забыла школьную программу, и все самой приходилось делать. Первое время было сложно, но потом я привыкла.
– А разве папа тебе не помогал?
– Папа всегда на работе. Я была с тетей Валей.
– А потом, когда я в больнице лежала?
– Он же был в командировке, я была с бабулей.
– Ты не знаешь, в какой город он летал? – спросила Клара, проходя в родительскую спальню.
– В Москву. Там было очень важное совещание, бабуля звонила ему каждый день и рассказывала, как мы все тут поживаем.
– И когда он вернулся? – как бы между прочим уточнила Клара, доставая из чемодана папку с дневником.
– Через неделю, кажется. Я уже точно не помню.
Клара легла на кровать дочери и открыла дневник.
– Я почитаю. Как закончишь уроки, садись за фортепиано.
– Хорошо, – ответила Полина и открыла учебник.
Клара долго не могла найти нужную ей страницу, а когда нашла, поняла, что прочитала уже больше половины дневника. Некоторые страницы был сильно повреждены, и Клара вздохнула с облегчением, поняв, что их она уже прочла. С первых же строк ее накрыло чувство умиротворения и отрешенности. Бросив на дочь виноватый взгляд, Клара убедилась, что та погружена в математические задачи, и приступила к чтению.
«Его имя я узнала гораздо позже, когда между нами наладился диалог. Его звали Мартин, но все называли его полковник Петерсонс. Впрочем, я уверена, что это не его настоящая фамилия. Первые две недели после нашего разговора моя жизнь никак не менялась: я по-прежнему была в заточении на мансардном этаже. После ужина он приходил ко мне в спальню – так случалось почти каждый вечер, когда он ночевал в городе. Мы беседовали, иногда пили вино или играли в покер. Вернее сказать, он учил меня играть. Он был великолепным психологом, легко распознавал блеф и всегда выигрывал. Я была приятно удивлена тем, что он не настаивал на интимных отношениях. Это было странно – удерживать молодую женщину в заточении, но не пользоваться даваемыми этим возможностями. Меня это успокаивало и настораживало одновременно. Если ему нужен был не секс, то что?
Через две недели все начало меняться. Мне позволили гулять в зимнем саду. Это было прямоугольное помещение длиною в десять метров и шириной в четыре, в котором были собраны редкие цветы и деревья. Затем мне позволили гулять по дому – правда, пока еще в сопровождении охранников. Единственным местом, куда путь для меня был закрыт, был подвальный этаж – жуткое место, из которого иногда доносились стоны. Впрочем, по понятным причинам я и сама не горела желанием туда попасть.
В доме были свои правила. Например, после полуночи никто и ни под каким предлогом не мог покидать свою спальню. Мою комнату закрывали на ключ, чтобы открыть только перед завтраком. Иногда ночами я просыпалась от резких звуков и криков – как будто кого-то волокли через холл, но все быстро стихало. Со временем мои подозрения подтвердились – в подвале регулярно проводились допросы и пытки.
Мой гардероб постепенно начал пополняться красивой одеждой, но, как портниха, я сразу распознала, что одежда была не новой: ее подгоняли по моей фигуре. После одежды я начала получать подарки в виде ювелирных украшений.
В один из зимних вечеров – примерно через три месяца после изменения режима, полковник позвал меня в свой кабинет и жестом пригласил подойти к камину, который располагался напротив рабочего стола. Над камином висел женский портрет, и мне бросилось в глаза поразительное сходство между мной и изображенной на холсте женщиной. Мне стало ясно: я оказалась в этом доме лишь потому, что напоминаю полковнику женщину с портрета, но кто она, пока оставалось для меня загадкой. Полковник хотел, чтобы я ее увидела, поэтому и позвал в кабинет, но я решила не проявлять излишнего любопытства. Спустя неделю он сам завел о ней разговор. Это была его жена. Теперь мне стало понятно, одежду с чьего плеча я ношу.
Он много о ней рассказывал, но не сказал главного: где она сейчас?
Увидев портрет его жены, я стала понемногу расслабляться и все чаще ловила улыбку на своем лице. Мне казалось, что мир вокруг меня стал чуточку безопаснее.
Когда полковник узнал, что я умею шить и вышивать, в моей спальне появился набор для вышивания и шелковые нити. Мои навыки портнихи его никак не заинтересовали.
Все чаще мы проводили вечера в его кабинете: мне было позволено (или, точнее сказать, велено) приносить с собой набор для вышивания. В камине потрескивали поленья, я сидела в соседнем с полковником кресле и мы мирно беседовали или молчали. Тему для разговора всегда выбирал он.
В один из таких дней он сказал, что от брака с женой у него осталась дочь, которой исполнилось пять лет. Она сильно скучает по матери. Я спросила, почему она живет не с ним, и он ответил, что она проживает со своей няней в семейном загородном доме. Тогда мне стало понятно, куда он так часто уезжал: он проведывал дочь.
С этого дня он постоянно говорил о девочке, всячески привлекая мое внимание к ее детским интересам и проблемам. Я была не сильна в воспитании детей, в чем призналась сразу, упомянув, что по физическим причинам никогда не смогу родить ребенка.
На следующий день утром полковник вызвал меня в кабинет. Вид у него был возбужденный и нервный. Он сказал, что не спал всю ночь – думал. Именно тогда он впервые и поделился со мной своими планами. Два года назад его жена покончила с собой – повесилась в подвале. В силу занимаемой должности он не мог говорить об этом с посторонними. Его дочь считала, что мать находится в клинике для душевнобольных. О смерти супруги полковник не рассказывал никому, кроме самых близких родственников. Но сейчас, когда дочь подрастает, она все больше требует общения с матерью. Полковник предложил мне занять место его жены и разъяснил, как и при каких обстоятельствах я буду играть эту роль.
