– Тебя. Твоего зрения. Твоей мощи, Намо. Ты умеешь видеть. Ты смеешь видеть. Ты сильнее их, – в голосе Мелькора звучали мягкие ноты, и Намо улавливал в его речи едва заметные отзвуки радости и восхищения. – Ты ведь силен, Намо. Изначально ты повелеваешь Судьбами Арды. А теперь ты смеешь видеть и знать все, что хочешь – не то, что позволяет тебе Манве.
– Но… может, это наваждение… – Намо не договорил. «Наваждение Врага», – хотел сказать он, но ведь Враг – вот он, здесь, беспомощный. Намо запнулся, мучительно подбирая слова, но Мелькор, видимо поняв его замешательство, усмехнулся и заговорил:
– Нет, это не наваждение. И не ты один видишь. Но ты – видишь и смеешь видеть, другие же намеренно закрывают глаза. Ибо Эру не велел, – злая насмешка звучала в его голосе. – Ничего. Не Валар, так Майяр увидят. Как Гортхауэр, – резко закончил он.
– И кто из Валар видит, кроме тебя? – спросил Намо.
– Ты, думаю, твои брат и сестра. Может, Эсте. Наверное видят, но еще не осознают. И Варда.
Голос его стал сухим и жестким, когда он произнес последнее имя.
– Варда? Но когда я пришел… когда я сказал…
– Все верно. Она видит, но в ее воле закрывать глаза другим. Такова воля Эру. Но ты – сильнее.
– Откуда ты знаешь волю Эру? Он говорил с тобой?
Мелькор слегка насмешливо посмотрел на Намо, и тот ощутил всю нелепость своего вопроса.
– Да, конечно. Иначе бы Эру не боялся тебя.
– А откуда ты знаешь, что Эру боится меня?
– Н-не знаю… Знаю и все… Почему? – изумленно спросил Намо.
– Но так и должно быть. Мы часть разума и замыслов Эру. И любой из нас, обретя себя и осознав себя, способен сравняться с Эру и превзойти его. Только не все на это осмелятся. Ты – посмеешь. Намо, поверь мне, ты очень силен, и никто в Валиноре не может сравняться с тобой. Так перестань же бояться себя, поверь себе!..
Теперь разговоры с Мелькором сделались для Намо необходимостью, как, похоже, и для его узника. И после каждой беседы Намо замечал, что его видение мира меняется. Не из-за Мелькора, нет, Намо начинал познавать бытие сам, и лишь подтверждения искал у Черного Валы. Ему казалось, что он идет по узкой тропинке, и по обе стороны – пропасть. Он ступает медленно и осторожно, но – продвигается, и Мелькор протягивает ему руку, чтобы он не упал… Он научился принимать Великую Двойственность в целом и не отвергать ни одной из ее сторон, и, главное, он осознал суть Великого Равновесия Миров и видел его вечное движение и изменчивость – то, что давно превратилось в неизменность в Валиноре. Здесь Равновесие было принесено в жертву Великой Предопределенности. Он теперь по-другому смотрел на Валар, и их деяния; все яснее в душе его разгорался великий дар предвидения, и знал он теперь, что воистину он – Владыка Судеб, и что слово его может стать – свершением. Он понимал теперь, что замыслил Эру, и что пытался сделать Мелькор, и с болью смотрел на его скованные руки. Он теперь много писал, и Книга его становилась все больше.
Он часто говорил с Мелькором об Арде, об Эндорэ. И улыбка появлялась на губах Мелькора, когда он вспоминал о Смертных землях. Казалось, он видит то, о чем говорит.
– Там время идет. Там – жизнь. И каждый день – новый, не похожий на другой. Там даже звезды светят по-иному. Нет, не Эльфам там жить – они не знают цены жизни, они не понимают сладостную боль летящего времени… Те, кто будет там жить – Люди. Они придут. Они увидят Солнце, и никто не сумеет закрыть им глаза. Они будут жить, а не существовать. И будет им дано право выбирать и решать, судить и вершить…
– Мелькор, но если ты сумеешь сделать Людей такими, то ты куда сильнее Эру…
Мелькор резко поднял скованные руки и до предела натянул цепь. Лицо его стало непроницаемо-холодным.
– В этом Эру сильнее меня. Велико искусство Ауле – не вырваться, – тихо и обреченно добавил он, опуская голову.
И Намо стало настолько больно и стыдно, что он, повинуясь внезапному порыву, бережно взял эти скованные руки в свои могучие ладони и крепко сжал их.
– Прости меня, Мелькор. Прости, если можешь, – глухо сказал он и вышел из каземата. И не видел потрясенного взгляда Мелькора; ибо жалость – оружие, способное сокрушить и крепчайшую броню.
Когда он в следующий раз пришел к Мелькору, то увидел, что тот ждал его. Теперь оба они были нужны друг другу. Отныне они говорили на-равных. Намо считал Мелькора выше себя, и потому был счастлив и удивлен, когда Мелькор сказал ему, что у него руки творца. Намо недоуменно воззрился на свои руки.
– Да, ты способен создавать, Намо. Ты еще этого не осознаешь, но я вижу это. Ты сможешь. А Ауле… – он посмотрел на цепь и продолжил горько и тяжело. – Это – последнее его творение. Когда творец начинает ковать цепи, он становится палачом и уже ничего не сможет создать никогда. А в твоих руках – я это вижу – лежит великая способность создавать…
– А твои руки скованы… И даже имени ты лишен, Возлюбивший Арду.
– Как и ты, Владыка Судеб. Но для меня ты – Намо, а не Мандос, «Тюремщик».
Намо покачал головой.
– Нет. Именно тюремщик. И я виноват перед тобой.
– Не ты. Ты брат мне, Намо. И останешься им… – Мелькор внезапно умолк, и лицо его в этот миг было полно такой тоски и обреченности, что Намо вздрогнул.
– Даже здесь я вижу звезды, – почти шепотом сказал Мелькор, не обращаясь ни к кому, и неясное мучительно-тяжелое предчувствие возникло в глубине души Намо, и он понял, что Мелькор сейчас чувствует то же самое. Они в тот вечер больше не говорили – просто молчали, не глядя друг на друга…
Уходя, Намо чуть не сбил с ног притаившегося за дверью одного из своих Майяр. Тот прижался к стене и смотрел на взбешенного Намо с отчаянным страхом, и одновременно с вызовом. Намо схватил его за плечо и толкнул вперед.
– Иди!
Майя послушно пошел впереди. Наверху, в тронном зале, Намо, закрыв все двери, в гневе обрушился на своего ученика.
– Ты посмел! Ты следил за мной? Подслушивал? А, может, и доносил? – рычал он, тряся его за плечи. – Отвечай!
Майя отчаянно мотал головой.
– Нет, нет, Повелитель! Нет! Я слушал… я понимал… Учитель! – внезапно крикнул он, схватив руку Намо и прижав ее к груди. – Умоляю, позволь мне уйти с ним! Когда его отпустят на свободу… Учитель!
Намо с любопытством смотрел на него.
– Ты пока еще мой Майя, – неторопливо сказал он.
– Даже если не отпустишь – уйду сам. Как Артано, – упрямо сказал Майя.
Намо нахмурился. Майя невольно ставил его на одну доску с Ауле.
– А ты не думаешь, – сурово сказал он, – что я могу сейчас приказать заковать тебя в кандалы и отправить в подземелье за ослушание?
Майя резко отступил назад. Лицо его вспыхнуло, глаза сузились от гнева и презрения. Он протянул руки и глухо, сквозь зубы, бросил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
