– Зови. Пусть закуют. Все равно уйду.
Намо невесело рассмеялся.
– Ты, кажется, путаешь меня с Ауле. Ладно. Я отпущу тебя.
– Учитель! – Майя упал на колени.
– А ну, встань! – рявкнул Намо. И, посмотрев на Майя, добавил тихо:
– Но все-таки ты вернешься ко мне.
«Мой Майя, – думал он, – воплощение моих мыслей и разума… Он избрал путь Мелькора… Неужели это – вторая сторона моей сущности? Надо же…» Намо тепло улыбнулся, вспоминая детское упрямство ученика.
– …Ты сказал, у меня руки творца. Мне трудно в это поверить. Иногда я сам не понимаю себя. Кто я есть? Зачем я здесь? В чем моя роль?
– Наверное, ты здесь потому, что полюбил этот мир, как и мы все.
– И что? Я ведь не сделал здесь ничего. Ничто здесь не создано мной. Зачем я здесь?
– Но разве ты ничего не замыслил в ту пору, когда мы творили Музыку? Разве у тебя не было своей нити в общей ткани?
– Я не помню ее. Я не понимаю ее. Ведь тогда мы ничего не знали ни об Эльфах, ни о Людях. А ведь теперь их судьба – в моей руке, я – Владыка Мертвых. В чем же моя доля? Я не был нужен при Творении Арды. Или я – забыл?
– Я не могу тебе помочь. Просто не знаю – чем. Это правда. Я всегда думал – почему ты, твои брат и сестра пришли в этот мир сразу, когда в нем не было, да могло и не быть боли, смерти, страданий? Что было оплакивать Ниенне? Над чем властвовать тебе? Или все же ты что-то предвидел?
– Я не знаю. Я забыл. Я, все помнящий Владыка Судеб – забыл. Не могу вспомнить… Иногда мне кажется, что меня нарочно низвергли сюда, чтобы быть твоим тюремщиком.
Оба молчали. Наконец, Мелькор покачал головой.
– Я не знаю, что ты увидел, что ты создал тогда – в изначальную пору, чем ты так испугал Единого, что тебя заставили забыть, что тебя лишили права создавать. И воля твоя подчинена… И все же тебя боятся… Не знаю.
– Даже ты не знаешь.
– Я не могу знать все, Намо. Я же не Единый, – усмехнулся. – Да и Единый, боюсь, не скажет, хотя он-то наверняка знает. Впрочем, дело не в нем. Ах, зря они сделали тебя моим тюремщиком!..
О ФИНВЕ И МИРИЭЛЬ. ВЕК ОКОВ МЕЛЬКОРА.
ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ ГОДЫ 654-655
…Полторы сотни лет… Теперь он не был так чудовищно одинок: все чаще Намо приходил в его темницу, чтобы говорить с ним. Тем тяжелее и страшнее было каждый раз снова оставаться одному.
На этот раз тяжелая дверь не скрипнула, но он ощутил чужое присутствие раньше, чем поднял глаза.
Тонкая фигурка замерла на пороге: не темная – серебристо-мерцающая, как лунный свет, и он вскочил на ноги прежде, чем осознал, что – ошибся.
– Мириэль… – с трудом глухо выговорил он. – Что нужно прекрасной королеве Нолдор от пленного мятежника?
Видение заколебалось, словно готовое растаять, но в голосе говорившего было больше боли, чем насмешки, и она ответила:
– Не называй меня так. Назови… как прежде.
– Как?
– Тайли. Разве ты не помнишь… Мелькор?
– Тайли… Я помню все. И – всех. Но как ты пришла сюда?
– Для души в Мандосе нет преград… Мелькор. И для памяти…
– Ты помнишь? – он жадно вглядывался в ее лицо.
– Помню. Тебя… – серебристая фигурка качнулась, словно хотела приблизиться. – У тебя волосы совсем седые…
Он промолчал. И вдруг страшная мысль обожгла его: ведь живой не может прийти в Чертоги Мертвых! Неужели ее – тоже?!..
– Как ты оказалась здесь?
– Они говорят – я уснула… Я… ушла; мне было так тяжело… Воздух жжет, и свет… Но покидать сына… Феанаро, он так похож на… на нас… и – Финве… ведь он любит меня; и я…
Его лицо дернулось, когда он услышал ненавистное имя. Конечно, ведь она – его жена… жена того, кто вынес приговор последним из ее народа!.. какая насмешка… Знал ли сам Финве, кого взял в жены?
– Ты словно ненавидишь его… Мелькор, – в голосе-шорохе – тень печального удивления. – Ты был другим. Ты не умел ненавидеть.
– Думаешь, так можно научить любить? – он поднял скованные руки но, увидев боль на полупрозрачном лице, мягко прибавил. – Прости.
Она снова заговорила о Финве:
– Он такой светлый, открытый – как ребенок… Мне иногда казалось, что я старше его; хотелось помочь, защитить… Разве можно его, такого, ненавидеть?
«Защитить… Вот как…»
Он долго молчал, потом сказал задумчиво:
– В чем-то ты, может, и права. Можно сказать и так… Испуганный ребенок…
Его руки невольно сжались в кулаки, глаза вспыхнули ледяным огнем:
– Не могу, Тайли!.. Не могу…
– Мой Учитель не умел ненавидеть, – повторила она, и он понял, почему каждый раз она с такой запинкой произносила его имя. – Я понимаю… иногда его лицо становилось таким странным… это тень твоей ненависти. Что он сделал тебе? – она прижала узкие бледные руки к груди, посмотрела почти с мольбой. – Что он мог сделать тебе?
«Конечно. Ты же не знаешь, не видела этого».
– Мне? – он не удержался от сухого смешка. – Мне он ничего не сделал. Даже пальцем меня не коснулся.
– Но все же ты ненавидишь его… И сына – его сына – ты тоже станешь ненавидеть?! – с отчаяньем выдохнула она.
– Ты пришла, чтобы просить за них? Нет, я не возненавижу твоего сына, Тайли, – его голос дрогнул, но тут же вновь обрел прежнюю твердость, зазвучал жестко, почти жестоко. – Но не проси, чтобы я простил твоего супруга, королева Мириэль!
Мерцающая фигурка опустилась на колени.
– Не понимаю, – обреченным шепотом, – не понимаю…
– Ты помнишь, что стало с твоей сестрой?
– Ориен… да… ее убили… и Лайтэнн тоже…
– А потом?
– Я не помню… – она смешалась, поднесла прозрачную руку к виску. – Не помню… Не знаю… Я спала… Потом Владыка Ирмо взял меня за руку, и я пошла с ним… Он был почему-то таким печальным… Был свет, и цветы – много цветов… красивые… другие. Не как… дома. Королева Варда улыбнулась мне и сказала – как ты прекрасна, дитя мое… Я так растерялась, что даже забыла поклониться… А он… Его я увидела в Садах Ирмо. Он был такой красивый…
«Верно, красив. Это я помню. Высокий, стройный, сероглазый…»
– …в короне из цветов… Мы смотрели друг на друга – как будто вокруг и не было никого… Потом мы часто виделись, и однажды я сплела ему венок из белых цветов, и он…
– Нет!..
Она вздрогнула и отшатнулась. Он стиснул до хруста зубы, сжал седую голову руками:
– Нет, нет! Только не это… Не так…
– Что с тобой?
«Нельзя говорить… Душа так беззащитна… но как объяснить по-другому? как сказать – да, я не должен ненавидеть Финве, да, не он – главный виновник, да, он не понимал, что творит, он был как испуганный ребенок – но я не могу простить его, не могу забыть те слова, не могу… Пусть я несправедлив, но быть справедливым – выше сил. Может, я так и не перестал быть богом, но не могу остаться беспристрастным. Велика же твоя любовь, дитя: ведь ты пришла не затем, чтобы узнать, что случилось с твоим народом, почему убили твою сестру, где твой брат – пришла просить за Финве…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
