— Что ты заладил «Марк, Марк»? Я знаю, что я — Марк. Я всю жизнь Марк! Мне их разрезать вдоль и поперек? Пропустить через мясорубку? Вывернуть наизнанку? Что ты уставился на меня?
— Успокойся, — тихо попросил его Алексей, — ты ни в чем не виноват. И их уже не вернуть.
— Да пошел ты знаешь куда? Далеко, — и физик хлопнул дверью.
Скребицкий провел по лицу руками и ссутулился.
— Лешка, — Глеб тоскливо посмотрел на него, — он скоро сорвется. Что делать? Давай, я его по башке тресну, и он все забудет.
— И станет счастливым дебилом, — устало закончил Скребицкий. — Пошли к демонам. Зачем-то же он нас всех взял с собой. Не в качестве же энзэ на случай непредвиденных обстоятельств.
— Конура какая-то, — сморщила носик Амира, осматривая четырехместную стандартную каюту с двухэтажными откидывающимися полками-койками, — не развернуться. Что там? — обратилась она к девушке в голубом комбинезоне, небрежно показав головой на шкаф.
Та молча распахнула створки, давая возможность строптивой гостье подробно рассмотреть пустые внутренности с полочками и выдвижными ящиками.
— Душевые и туалет один на две каюты дальше по коридору, — пояснила она, перед тем как выйти, — столовая в другой стороне. Извините, мне надо идти.
Турайа бросила мешок на нижнюю койку:
— Что ты к ней привязалась? Мне нравится: места хватает, уютно даже, — она потыкала рукой матрас, — и мягко. Обычная казарма, только летающая. Наши проще.
— А давайте пройдемся, — загорелась Ла-али, — мне, например, интересно, как у них воины живут. Побродим. Познакомимся.
— Пообщаемся, — мечтательно подняла глаза к потолку блондинка. — Поцелуемся.
— И разойдемся, — категорично закончила Амира. — Хорошо, идем.
— Неплохие нам хоромы выделили, — Сантилли, сбежавший из медицинского блока прошелся по каюте, на ходу убирая в стену одну из верхних кроватей. — Если мне не изменяет память, под иллюминатором должен быть диванчик.
Ласайента тут же присела на корточки:
— Я сам.
— Ласти, — ашурт помялся, не зная как деликатнее попросить жену все-таки перейти с мужского рода на женский, но его опередили.
— Хорошо, сама, — буркнула она, нащупывая выемки. — Тебе слух режет?
— Но согласись, — решила поддержать мужа Элерин, — сейчас ты в женской ипостаси, поэтому логичнее говорить от женского лица.
— О да, — демонесса разобралась с механизмом и начала раскладывать диван, — привыкну и не захочу отвыкать. Ты же на это надеешься? — она обернулась к Сантилли.
— Я надеюсь, что ты останешься самой собой, а не станешь брюзгливой занудой. И ипостась здесь не имеет никакого значения.
— А, «самой собой»…, - протянула Ласайента, поднимаясь, и зло прищурилась. — А слабо поцеловаться со мной в мужской ипостаси?
— Ты сначала прими ее, — начал заводиться ашурт.
— Мальчики, перестаньте, — растерялась Элерин.
— Вот, — принцесса изящно повела рукой в ее сторону, — в компетентных кругах только что прозвучало утверждение: я — мальчик, — она выпятила грудь и озабоченно осмотрела ее, — но почему-то странно выгляжу. Кто мне скажет, почему я так странно выгляжу?
Сантилли собрал остатки выдержки и спокойно ответил:
— Потому что ты женщина. Ласти….
— Стоп, — демонесса подняла указательный палец. — Вопрос. Я просил этого? Я хотел этого? Я всю жизнь проходил в мужской шкуре, я привык к ней. Мне она нравится. И тебе нравится, так, котенок?
Элерин неуверенно глянула на мужа и кивнула.
— Тебе надо было выжить, солнышко, — Сантилли хотел взять ее за плечи, но Ласайента отступила. — Ведь все было хорошо. Помнишь?
— Мне бы и сейчас было хорошо! — выкрикнула демонесса, сжимая пальцы. — Если бы не это все! Я об этом мечтал? Я просил тебя об этом? Я вообще о чем-нибудь тебя просил? Заделал ребенка и радуешься! А мне что, тоже попрыгать с тобой за компанию? От радости.
— Замолчи, — тихо попросил Сантилли.
— Боишься услышать правду? Привык, что все перед тобой на коленях ползают? Я не буду! Здесь уступил — там нажал. Никуда она не денется. Да?
— Ласти, — у Элерин в глазах слезы. — Что ты говоришь? Вы же любите друг….
— Любовь? — разъяренная демонесса чуть не задохнулась. — Это не любовь! Это право собственника. Спортивный интерес. Мужское самолюбие. Не хочет замуж — надавим Словом. Не хочет быть покорной — заставим. Решил ребенком к себе привязать? Обломайся!
Он поверил ей сразу и безоговорочно. Всем ее словам и чувствам. Натянутые до предела струны лопаются одна за другой. Обрывается мелодия на полустоне-полувсхлипе. Нет любви. Нет дружбы. Нет понимания.
Они стояли друг напротив друга и тяжело дышали. Сантилли стиснул дрожащие руки в кулаки. Столько ненависти! Ашурт никогда не думал, что она будет смотреть на него с такой ненавистью. Кивнул:
— Хорошо, — проглотил тугой ком в горле, — хорошо. Раз все дело в ребенке — нет проблем.
Элерин смотрит умоляюще, но они этого не видят.
— Ха, сам выносишь и родишь?
Столько пренебрежения. Столько презрения.
— Все проще, солнышко, — шагнул к ней, как во сне, — все намного проще. Всегда есть выход, — встал вплотную. Столько вызова в любимых глазах, в одночасье ставших чужими. Так больно. — Нет безвыходных ситуаций. Нет, и никогда не было. Хочешь быть свободной — будь ею. Хочешь любви — возьми, — притянул к себе, положил руку ей на живот. — Не хочешь ребенка — не будет.
Прости, маленькая, не родившаяся моя радость. Прости. Но лучше так, чем жить проклятой. Лучше сладкий сон и забвение, чем медленное мучительное угасание и ужасная смерть, которую ты будешь ждать, как избавление. Мы с тобой будем ждать. Потому что кровь не спасет — лишь отсрочит. И никто не сможет помочь. Прости меня, малышка. Я всегда буду тебя любить.
Что-то страшное, чужое появилось в лице Сантилли. Закаменело. Заледенело в глазах. Заострились черты. Жутко смотреть. И Ласайента испугалась. Страх мгновенно остудил, выветрил, вымел ледяной метлой все мысли. Кроме одной: «Что же я наделал? Что я наделала?».
— Сан, прости меня. Прости. Прости, я дура. Прости! Я люблю тебя! Пожалуйста. Сан! — она оторвала от своего живота руку мужа, прижалась к нему, покрывая его лицо и грудь любимого беспорядочными поцелуями. — Прости!
— Да, — прошептал Сантилли и поцеловал ее в висок, — да, малыш.
Он медленно приходил в себя, автоматически перебирая волосы демонессы, что-то торопливо и сбивчиво ему говорящей. И оба совершенно забыли об Элерин.
Никто и никогда не видел ее в ярости. Тихую, всегда спокойную Элерин. Она даже ругаться толком не умела. Голоса не повышала.
