мачты, будто в глубоком раздумье – ловить или не ловить этого ненадежного и капризного помощника! – и тогда Генрих хватался за шкоты, вытягивал парус втугую, шлюпка ненадолго кренилась вправо, но скоро ветер утихал, Генрих садился за весла и продолжал грести. К вечеру измотавшись, он начинал чертыхаться, когда волна поднимала шлюпку на свой гребень и весло вдруг разыгравшейся рыбой с плеском вырывалось из воды… Генрих знал, что он сидит не на бом-брам-стеньге, удерживаясь рукой за флагшток, откуда океан виден довольно далеко, а на шлюпочной банке, и чтобы быстрее приметить сушу, надо двигаться вперед, надо грести…
– Дойду! – твердил он, налегая на весла. – Они уже не дойдут, а я дойду… Вот дунет ветер, и шлюпка снова полетит на север, как альбатрос. Быстрее альбатроса! Птице спешить некуда, море – ее дом, а мне надо на север, надо! – упрямо шептал Генрих и взмокшими руками рвал на себя тяжелые весла, с каждым взмахом приближаясь к заветной береговой полосе. Не к той, дикой и безжизненной, от которой сам оттолкнулся ногами, обутыми в обрезки рукавов, а к обжитой, с водой и пищей. И с людьми…
Генрих начал уже терять счет дням и часам. Все чаще, забываясь в изнеможении, он валился с банки на дно шлюпки и спал, ловя упоительные часы вечерней прохлады… Потом каким-то шестым чувством уловив дуновение ветерка над океаном, поднимался с неменьшим трудом, чем обреченный поднимается на эшафот к виселице с жуткой петлей на перекладине, с таким же тупым упорством выравнивал шлюпку носом на север, садился за румпель, правил, пока дул ветер, потом снова греб, снова валился на дно, едва успев глотнуть воду и съесть сухарь. Солонина и орехи так быстро кончились, теперь он грыз сушеную рыбу. Иной раз, проснувшись, с ужасом видел, что шлюпку разворачивало носом на восток, вслед зыбкой волне. Волны были широкими, ровными, а над океаном и над Генрихом носились альбатросы, кричали, должно быть в досаде, что он не бросает за борт что-нибудь съестное…
Перед заходом солнца на тринадцатые – так по крайней мере ему думалось – сутки, он привстал на ноги и, придерживаясь за мачту, осмотрелся. На западе лучи солнца, короткие яркие, утопали в океане, а над головой распахнулось во всю ширь безоблачное, на востоке уже темнеющее небо.
– Нигде и ничего не видно, – проворчал Генрих, ощупывая заросшее без бритья лицо. Он из последних сил глушил в себе подступающее к сердцу отчаяние. – Неужели меня снесло так сильно к востоку? Тогда где я очутился? Между Новой Зеландией и островами Антиподов? Или ближе, к острову Баунти? Майн готт! Пусть будет любая земля, любая!.. – Он устало опустился на банку, потянул из мешка сухарь. Сухарей осталось не больше дюжины, он отломил половинку, отвинтил крышку фляги и бережно покапал на шершавый сухарь. Вода была теплая, отдавала запахом железа, но теперь, когда бочонок на треть, если не больше, опустел, Генрих не променял бы эти последние кружки воды даже на все сокровища далекого отсюда «Генерала Гранта».
Сухарь немного размяк, и Генрих с жадностью съел его, старательно перетирая ароматный ржаной хлеб крепкими, не знавшими еще цинги зубами, а глаза непроизвольно рассматривали, словно изучая, большое пятно высохшей крови на досках днища – ее даже ножом не враз выскоблишь!
– Злой и глупый Питтер Лич! – скривил губы в усмешке Дункель, вспомнив бравого, скорого на кулачную расправу боцмана. – Надо было тебе так бить старого моряка – чтоб до смерти?! И меня пинками вышибать безжалостно, будто я воришка портовый, без спроса влез на корабль в камбуз! Вот и пришлось поплатиться шкурой…
Испытывал ли он угрызение совести? Спроси его кто-нибудь об этом, Генрих Дункель с уверенностью сказал бы, что с боцманом он поступил совершенно справедливо! Он был сыном своего времени. В этом мире, куда он вступил, выживает лишь тот, кто сильнее, кто хитрее и удачливее. И кому в подходящий момент улыбнется если не судьба, то счастливый случай… В семье отчаянных искателей удачи на море Генрих не собирался быть в числе последних! Мировая история уже имела достаточное количество славных имен, чья счастливая тропинка начиналась с зыбкой палубы. И не всякий раз эта палуба была палубой «чистого» корабля. В свои немногие еще годы он успел усвоить истину, которую мудрый Гете так четко расшифровал в знаменитой трагедии, написав:
Лишь был бы наш карман набит,
Кто спросит, как наш груз добыт?
Разбой, торговля и война —
Не все ль равно? Их цель одна.
Несметное богатство сверкнуло перед глазами Генриха, сверкнуло, как яркий золотой призрак и – увы! – булькнуло на дно, осталось лежать в надежных хранилищах жадного Нептуна! Бог морей так запросто с этими сокровищами не расстанется…
Парус изредка надувало ветром, шлюпка делала рывок вперед, а потом снова останавливалась, плавно покачивая мачтой.
– В шесть весел куда как быстрее шли бы, – неожиданно подумал Генрих, убирая флягу в кормовой ящик. Но тут же покачал головой, отгоняя ненужные теперь сомнения. – И в шесть раз быстрее выпили бы воду. А то еще хуже того – было бы на шлюпке у меня шесть мертвецов. Если бы только кто-то из них не прирезал меня самого раньше! Не шлюпка плыла бы, а настоящий «Летучий Голландец»…
За день он сильно устал, работая веслами, и теперь сидел у румпеля, откинувшись спиной к кормовому ящику, не чувствуя рук, поясницы, вытянув под банку будто чужие, сильные, но бесполезные здесь ноги – если можно было бы взять шлюпку и за веревку тянуть ее по волнам, он охотнее тянул бы, а не греб веслами!.. Глаза сами по себе сомкнулись, и под тихий размеренный шелест воды о днище Дункель размяк, голова обвисла, и он тут же уснул, как будто ухнул в обворожительную океанскую глубину…
И приснилось, что он бежит по острову, бежит от кратера вулкана вниз, чувствуя за спиной настигающий слоноподобный топот. Кто за ним гонится? Зверь? Не-ет, у зверя когти на лапах не цокали бы так по камням, словно подковы! А может, его кто-то на коне догоняет? Генрих неимоверным усилием воли заставляет себя оглянуться, а сам, подобно спасающемуся крабу, продолжает бежать боком вперед. Боже мо-ой! За ним гнался огромного роста усатый офицер, размахивая над обнаженной головой длинной, кровью обагренной шпагой!
– Стой! Сто-ой! – устрашающе кричал желтолицый офицер из охраны на барке, только рост – великана! – Ты видел мое золото! И ты умрешь теперь! – и прыгал, будто в сказочных сапогах-скороходах
