с одного камня на другой, в то время как Генриху приходилось буквально ящерицей шмыгать между каменными завалами. Спасаясь, он взмахнул руками и неожиданно птицей взлетел с обрыва… Караульный офицер выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил. Пуля горячо обожгла щеку, Генрих вскрикнул и… проснулся. В полусонном, испуганном состоянии он все еще опасался, что руки-крылья вот-вот откажутся ему служить, и он рухнет с выси в бушующую у острова океанскую круговерть…
– Майн готт! – вскрикнул непроизвольно Генрих, все еще пребывая в плену недавнего сна. – Приснится же такое дикое явление! – Он привстал, чтобы осмотреться вокруг. Густая и беспросветная тьма окружала его крошечный корабль, настолько беспросветная, какая только может быть над темным ночным океаном, а еще под низкими нахмуренными тучами. И лишь далеко за кормой, в причудливо раздернутом просвете, похожем на кленовый лист, между тучами виднелось несколько не очень ярких звезд. Но из какого созвездия они, увы, определить было невозможно.
– Все! Якорь в воду и – конец! Конец мне! – В дикой ярости Генрих ударил кулаком о кормовой ящик. Отчаяние, граничащее с потерей рассудка, охватило его. Это состояние можно было сравнить разве что с отчаянием приговоренного к виселице человека, но которому палач из сострадания успел шепнуть, что ожидается высочайшее помилование. Но вот накинут на голову жуткий мешок, уже безжалостные пальцы грубо затягивают на шее петлю, а обещанного помилования все нет! И тут в последний миг жизни обреченный осознает, что палач сказал ему неправду, утешительную, но неправду! И с последним выходом из горла вырывается придушенный крик проклятия…
Дункель встряхнул головой, чтобы взять себя в руки – ну не на дне же морском он пока что! – достал из мешка половинку сухаря, флягу. Голодные спазмы в желудке вызывали тошнотворную слабость во всем теле, и он начал с жадностью грызть и прихлебывать скупыми глоточками.
– Здорово будет, – пробормотал Генрих и с удивлением отметил, что руки у него дрожат не от неимоверной физической усталости, а от нервного перевозбуждения. Над головой хлопал неуправляемый парус, в борт шлюпки плескались мелкие волны. Он тыльной стороной ладони вытер лицо, потрогал место, по которому хлестнуло свободно обвисшим шкотом. – Здорово на самом деле будет, если я развернулся и лег на обратный курс, к скалам Окленда! Плыву, а мне навстречу вторая шлюпка! Вот будет радости!.. А матросы теперь клянут бедолагу Питтера Лича, думают, что он сам удрал от них! И если Бог даст им один шанс из ста спастись, они кинутся его разыскивать. Пусть ищут, а моей ноги в Австралии больше не будет. Домой, в родной Гамбург, а там…
Генрих грыз сухарь, еле сдерживаясь от желания съесть все оставшееся разом, и только страх перед завтрашним голодным днем заставлял отдергивать руку от брезентового мешка, к которому тянуло неудержимо, словно безвольную иголку к магниту.
Ветер дул ровный, и шлюпка шла быстро, легко скользя вдоль широких волн. Он не мог определить, в котором часу проснулся и сколько времени еще осталось до рассвета, но когда с правого борта еле-еле посветлело, Дункель, этот железный парень из Гамбурга, которого ничто, казалось, не могло вывести из равновесия, вдруг расплакался самыми обыкновенными «женскими» слезами. Он плакал от радости: гонимая ветром, шлюпка шла точно на север! Он не потерял столько бесценных для него пройденных миль и отвоеванных у смерти минут: жизни! Часа через два на востоке, где тучи были не столь плотными, блеснули лучи, подкрашивая горизонт светло-розовыми цветами. Генрих, словно истовый мусульманин, молитвой приветствовал небесное светило.
– Только бы не влететь в полосу очередного шторма, – шептал он и озабоченно изучал небо, по направлению туч пытаясь определить, над какими широтами разыгралась непогода в эти дни. Шторм, по всей вероятности, бушевал где-то на северо-западе, перемещаясь в сторону Индонезийских островов.
Нестерпимо хотелось есть, но Генрих, дожевав сухарь, запил его двумя скупыми глотками из фляги. Приподнял из кормового ящика бочонок, встряхнул – воды не более трех литров, не утерпел, отпил большой, будто последний в жизни, глоток, забил пробку и поставил бочонок на место. Кто знает, скоро ли впереди всплывет из моря долгожданный берег? И что там его ждет? Не будет ли это очередной скалистый риф, от какого ушел? А может, дикари-людоеды, чего доброго, ядовитыми стрелами угостят? Или подкараулят в зарослях, прибьют копьем, разрежут живот костяными ножами, а потом поджарят на костре…
– Бр-р-р! Какая жуть в голову лезет! – Генрих, представив себе такое, передернулся телом. Море, словно бы для того, чтобы он очнулся от страшных грез, плеснуло в борт, на лицо попали легкие брызги. – Надо чуть-чуть изменить курс, – догадался Генрих. Продолжая внимательно следить за набегающими волнами, он всякий раз отстранял от себя румпель, чтобы шлюпка забирала левее, взбираясь на идущую волну не боком, а наискось.
Прошло несколько часов с восхода солнца. Ветер, к великому счастью, не усиливался, и волны оставались хотя и крутыми, однако без обвалов и шквалистых брызг. Ближе к полудню – Генрих ориентировался по редким проблескам солнца – ветер начал менять направление, перемещаясь с западного румба на северо-западный. Пришлось положить шлюпку в левый бейдевинд, а когда ветер стал близок к нордовому, он повел ее переменным галсом.
– Скверно, но не смертельно, – утешал он сам себя, всякий раз перекладывая парус и закрепляя шкоты на правом или на левом борту. – Зайцу это полезно: скакать из стороны в сторону, запутывая следы и таким маневром спасаясь от гончих собак, а мне во вред эти выкрутасы, намного удлиняется путь к земле…
Генрих не мог точно знать, выдерживает ли он равные интервалы по времени на каждом галсе, но ближе к ночи ветер притих, перешел на норд-остовый, слегка притушил волны. Теперь шлюпка шла по спокойной зыби, и Генрих ориентировался по знакомым звездам Южного Креста. Вечером, сильно уставший, теряющий силы Генрих съел еще половинку сухаря, запил тремя глотками воды из бочонка. Внимательно осмотрелся, словно полководец простиравшееся перед ним поле для решающего сражения: ночь надвинулась темная, спокойная, с умеренным восточным ветром и легкой зыбью. Генрих дремал у руля и обостренным до предела слухом чутко ловил плеск воды у борта, хлопанье паруса, когда шлюпка отклонялась от курса… а на рассвете изумленному взору Генриха Дункеля впереди и чуть слева по курсу открылась узенькая полоска земли, будто длинный зеленый змей растянулся по кусочку горизонта и дремлет, поджидая добычу…
– О-о, майн готт! – выдохнул Генрих, чувствуя, как заколотилось сердце, готовое впереди шлюпки по волнам лететь к долгожданной земле. – Неужто добрался, спасен? – Он медленно, боясь спугнуть мираж, встал
