не знал ничего, абракадаброй звучали слова:
досыл, шпона, подверстка, полоса… Эту мою, мягко говоря, некомпетентность все понимали, и нижеследующая история с устроившей меня на работу В. В. С. была, так сказать, моей наивностью и продиктована: В. А. она бы никогда не предложила пойти с ней на задание. А мне предложила.
Однажды утром она сказала строго и, как показалось, значительно: «Часов в 11 пойдем на одно задание».
Я подсобрался, было что-то необычное в таком предупреждении, в том, что не говорит куда и зачем, но главное, в ее очевидной таинственной заинтересованности. Всегда что-нибудь небрежно роняла, и я шлепал выполнять.
Мы вышли, и, пока шагали центром, она спокойным голосом учительницы объясняла, что всякое редакционное задание — тайна, следует о нем всегда молчать, как бы ни казалось оно незначительным.
Потом посвятила в суть дела. Был-де в газете какой-то автор, сейчас он себя странно ведет, не ходит на работу, говорит, что уехал, а сам сидит дома, что-то еще.
Я ничего не понял.
Тем временем мы прошли чуть не весь город, и она сказала: «Дальше я с вами не пойду, не нужно, чтоб нас видели вместе. Зайдите вон в тот дом, спросите, дома ли такой-то, если да, спросите его… ну, что хотите. И все». — «А что спросить?» — тупо сказал я, больше всего напугавшись, что он может все-таки оказаться дома. «Ну, не знаю, придумайте, вы ж в газете работаете, — ударила она в самое больное место. — Спросите у него… где материалы совещания культпросветработников, он, кажется, их брал у нас», — добавила В. В. С., явно не веря в мою «газетную» находчивость.
Я пошел, мечтая лишь о том, чтоб его не оказалось. Мне повезло: «Нет дома, уехал в командировку. А кто такой?» — «Из редакции», — это мне было разрешено сказать.
Она казалась очень довольной итогом моей разведки, очень горячо меня благодарила и еще раз напомнила о редакционной тайне.
Прошел месяц, а может, два или три, я забыл об этом.
Однажды меня вызвали к заместителю редактора. Там толпились все наши жлобы и Кеша среди них, как цветок, страшно взволнованный.
«Вы знаете такого-то?» — это мне прямо с порога. «Никогда не слышал фамилии», — я ответил искренне, действительно забыл. «Ну как же, вспомните», — все явно разочарованы. «Не знаю, не могу вспомнить. А в чем дело? Может, подскажете, я соображу…» — «Вы ходили с В. В. С. на задание, вам говорилось, что это редакционная тайна, о которой нельзя никому говорить: проверяли, дома ли такой-то?» — «А! — вспомнил я с облегчением. — Конечно, у меня просто выскочила из головы фамилия. Ходили. Но его не оказалось дома, и я ушел». — «А она что?» — «Ничего, поблагодарила, и дело с концом…» — «Видите! — закричал Кеша. — Какая мерзость!» Жлобы одобрительно загудели. «А в чем дело?» — встревожился я, совсем ничего не понимая. «Потом объясним, ничего особенного, надо было кое-что уточнить. Только вы ничего не говорите В. В. С.», — сказал мне зам.
Я вышел и сразу же направился в наш отдел: «Дудки, тут уж я молчать не стану». Она была у себя, и когда я во всех подробностях передал разговор, переменилась в лице, побледнела: «Вы даже не понимаете, Феликс, что вы наделали!» — «Но ведь вы мне ничего не объяснили. Я и сейчас ничего не понимаю — если редакционная тайна, почему я не мог говорить о ней в кабинете редактора, к тому же они все знали!..» — «Да, да, — сказала она, потухая, и совсем сникла, — конечно, дело не в этом. Но теперь все, все пропало…»
Суть этой истории не так интересна: у В. В. С. был роман с женатым человеком, дело, видимо, шло к концу, он пытался от нее отделаться, врал и морочил голову, в тот раз ей нужно было проверить, дома ли он. Конечно, свинством было, в свою очередь, морочить голову мне и ставить в глупейшее положение. Я б с удовольствием выполнил ее просьбу, так сказать, неофициально. Но на это она не решилась, не так мы были близки, а потом сама, в счастливую минуту, рассказала обо всем своему герою, они вместе, наверно, посмеялись надо мной, а когда его жена, оказавшаяся более ловким детективом, их выследила и поймала на сей раз за руку, то он, спасая шкуру и партбилет, изложил в покаянном письме в обком все обстоятельства своего падения, естественно упирая на ее — В. В. С. — в этом деле активность, вплоть до злоупотребления служебным положением, то есть мной.
Ее чуть было не исключили из партии (особенно активен, как мне рассказывали, был Кеша, оскорбленный за меня, жаждавший ее крови), отправили в Северо-Курильск в районную газету, и там она едва не погибла в то страшное землетрясение, когда город был смыт, цунами вынесло в море даже печатную машину, а спаслись те, кто успел добежать до господствующей над городом сопки и смог продержаться до подхода наших кораблей. Американцы подошли раньше, но нашим было запрещено принимать их капиталистическую помощь, и десятки людей погибли, выполняя до конца свой патриотический долг.
История с В. В. С. характерна для понимания степени моего тогдашнего идиотизма, который, по-видимому, чувствовался на расстоянии. Как бы то ни было, но я, оказавшийся невольным орудием гибели моей благодетельницы, был, кроме того, награжден: нам дали ее освободившуюся комнату — хозяйка, как уже говорилось, отправилась в Северо-Курильск.
Была в этом, конечно, неловкость, и, когда В. В. С. передавала нам ключи, я что-то промямлил, но человек она была славный, тогда несчастный, никак не злобный, и все понимала.
Комната показалась нам сказочной. На втором этаже, в японском фанерном доме, с отдельным входом — дверь внизу, за которой сразу же начинался крутой корабельный трап, а там мансарда со стеклянной раздвижной стеной, оклеенные чистой белой бумагой потолок и стены, посреди железная печка и ослепительно блестевшие белые с желтизной доски пола.
Мы быстро загваздали комнату. Никак не могли управиться с печкой — топили углем, когда задувал ветер, дым шел обратно, а утром, в мороз, стряхивали с головы снег, набившийся сквозь стеклянную стену, выпрыгивали из-под одеяла, лишь бы скорей разжечь — бог с ними, с правилами, с чистотой, да и народу к нам ходило много, на потолке расписывались, сообщали, кто куда ушел, а грязь в Южно-Сахалинске после дождей неимоверная, едва доплывали от дома до редакции. Но было хорошо: свой дом, книги, зеленым глазом моргал приемник, японская музыка — Япония рядом — и ощущение своих собственных стен, пусть и фанерных, рабочей усталости, заработанных денег. Мне было хорошо.
Б. Ф. появился в нашей редакции поздней осенью 1952 года — очередной выпуск журналистов из ленинградского университета. Они приехали вчетвером, со всеми
