дверь к Роземари. В кухне гудел огонь. Было тепло. Раскрасневшаяся Роземари подбежала к нему. Веснушчатый нос девушки усеяли росинки пота. Она была в красном шелковом платье с вырезом.
— О, вы все-таки пришли! — воскликнула она. — Как хорошо! Идите в комнату. Идите. Не будьте уж таким несмелым. Ведь вы — солдат. Ну, марш!
В комнате на белоснежной скатерти стоял пирог, сплошь утыканный разноцветными свечками, какие зажигают на елке под Новый год. Рядом с пирогом высилось несколько бутылок с длинными горлышками, а у каждой тарелочки стоял бокал. Над столом светила огромная керосиновая лампа с абажуром.
Гедиминас поздоровался с сестрой и отцом Роземари. Старик был в темном костюме и белой сорочке. Он курил фарфоровую трубку с крышкой. Его усы порыжели от табака. На Гедиминаса он смотрел чуть свысока, подозрительно и с недоверием. Сестра Роземари, в черном платье, вообще избегала смотреть на Гедиминаса. Она казалась восковой фигурой, убежавшей из музея. От нее несло валерьянкой.
Когда все сели за стол, Роземари зажгла свечки. Гедиминас сосчитал их: восемнадцать.
Старик молча налил всем вина. Роземари подняла бокал и, улыбаясь, чокнулась с Гедиминасом; тихо звякнуло стекло.
— За вас, — сказал Гедиминас.
— Спасибо.
— И чтобы скорее кончилась война.
Они выпили. Старик пил медленно, смакуя, потом поставил на стол пустой бокал и утер платком губы.
— Война для нас уже кончилась.
Гедиминас впервые услышал его голос, низкий и хриплый.
— Почему?
— Немцы давно проиграли войну.
— Битвы еще идут.
— Они проиграли войну, начав ее, — повторил старик. — Кто неправильно воюет, тот проигрывает.
— Что вы сказали? Я не понял.
— Все было глупо. Глупые идеи величия. Бессмысленное стремление завоевать весь мир.
Роземари насупила светлые брови.
— Папа, не говори про политику… Я повешусь от всего этого. Сегодня мой день рождения, я хочу, чтоб мне было весело! Лучше выпьем вина. Незачем отравлять жизнь разговорами, которые ничего не меняют.
Старик замолк.
Вино было сладко-кислое. Роземари положила Гедиминасу на тарелку кусочек пирога. Громко потрескивали свечки, отсветы пламени плясали на стенах комнаты. Ритмично тикали часы, они, казалось, останавливались, когда снаружи доносились далекие взрывы. Дом начинал дрожать; керосиновая лампа раскачивалась.
Гедиминас спохватился, что засиделся, и встал. На комоде он заметил несколько книг и взял одну из них. Это был томик стихов Рильке на немецком языке.
— Можно взять почитать? — спросил он у Роземари.
— О, вы любите поэзию! — удивилась она.
— Да, когда-то читал.
— Берите, если вам интересно.
Сестра девушки ни слова не сказала за весь вечер. Она зло покосилась на Гедиминаса, он поблагодарил за книгу и вышел. Роземари проводила его до двери.
Лежа на расшатанной железной койке, Гедиминас при свете свечи листал страницы книги. Как давно он не держал в руках книг! Его огрубевшие, привыкшие к оружию пальцы скользила по белым страницам, в глазах расплывались черные строчки стихов. Он хотел читать, но мысли возвращались к Роземари, и ему казалось, что между строк проступает ее лицо. Ее волосы. Блестящие, зеленые глаза. Белая шея. Нет, было еще что-то, необъяснимое, что привлекало его к ней, отчего скорей бежала кровь в жилах. Он тщетно старался успокоиться. Закурил, но и это не помогло. Образ девушки снова вставал перед ним.
Гедиминас рассеянно посмотрел в книгу.
В дверь тихо постучались.
— Войдите! — вздрогнув, сказал он, вскакивая и садясь на койке.
В дверях показался веснушчатый носик Роземари. «Она пришла, пришла, — обрадовался он. — Она смелее меня».
— Дайте мне одну русскую сигарету, — сказала девушка. — Будьте так добры.
— Прошу. Берите. Берите, сколько хотите.
Гедиминас вытащил из кармана помятую коробку папирос. Она притворила дверь и взяла из коробки папиросу. Гедиминас подал ей огонь и сказал:
— Садитесь.
Никакой мебели, кроме койки, тут не было. Комнатка смахивала на декорацию грустной пьесы. Роземари пристроилась на краешке кровати.
— Вам понравились стихи? — спросила она, глядя на дымящуюся папиросу.
— Я ничего не помню. Думал о вас.
Роземари рассмеялась.
— Вы очень смешно говорите по-немецки.
— Иначе не умею. Простите.
— О, это неважно. Мы понимаем друг друга, и хватит. Почему вы так недолго у нас были? Вам не поправилось?
— Мне показалось, что ваши родные сердито на меня косились.
— Неправда. Вам только показалось.
— Хорошо, что вы пришли, — сказал Гедиминас, садясь на койку рядом с Роземари.
— Почему хорошо?
— Я хотел провести этот вечер с вами. Кто знает? Через несколько дней, может, меня и не будет вовсе…
— Не говорите так. Я знаю, вы останетесь живы.
— Откуда вы знаете?
— Чувствую. Женщины очень хорошо все чувствуют.
На дворе моросило. По темному стеклу окна бежала блестящая вода, в тополях гомонили вороны. Гедиминас сидел совсем рядом с девушкой, чувствуя тепло ее тела и аромат надушенных волос. Он смотрел на ее белую шею и круглые плечи. Вино и близость девушки опьяняли его. Она так близко! Совсем близко! Протянуть руку — и она будет принадлежать тебе, и ты сможешь ее обнимать и забыть, что идет война, что за окном дождь и мрак. Каждый по-своему бежит к теплу и свету, но часто оказывается в темноте. Его пальцы дрожали. И вдруг, не в силах больше сдерживаться, он обнял ее и стал целовать ее шею, плечи, теплые, полураскрытые губы. Потом он почувствовал, как ее мягкие руки обняли его, и она тихо, как во сне, прошептала:
— Запри дверь.
Он получил запечатанный пакет и, выбежав во двор, пригнул в виллис. Сев, он невольно обернулся и в окне второго этажа увидел силуэт Роземари. Это было безмолвное прощание. Он видел ее только краткое мгновение, потому что машина с места рванулась вперед и, утонув в бензиновом дыму, полетела по аллее, подскакивая на выбоинах дороги. Гедиминас вцепился в поручень машины, чтобы не вылететь. Шофер бешено крутил баранку, пуская виллис на полной скорости. Словно участвовал в автогонках. Ветровое стекло уже залепило грязью.
Над полями расплылся серый холодный туман. Виллис быстро взбирался по дороге на холм, на котором стояла ветряная мельница. В мельницу угодил снаряд; слетела крыша, разбитые крылья взмыли в воздух, словно собираясь взлететь, и сразу попадали на землю. От мельницы остались валы и жернова.
Они пронеслись мимо мельницы, и следующий снаряд разорвался рядом. Шофер сгорбился, на мгновение выпустил баранку из рук, машину заметало. Гедиминас ударился лбом в ветровое стекло. На них посыпались мокрые комья.
Шофер остановил машину и, обернувшись, посмотрел на осевшее заднее колесо.
— А чтоб тебя! — выругался он. — Этого еще не хватало. — Схватив ключ, шофер кинулся к запасному колесу.
— Я побегу, — сказал Гедиминас, выскакивая из машины. — Так будет быстрей.
— Удачи! — крикнул шофер.
Гедиминас бежал по
