раньше. Они забегали в огороды и сады, рвали, топтали все, что попадается на пути: зеленые яблоки, морковь, кормовую репу, картошку. И все это здесь же истреблялось. Напрасно вопили хозяйки, напрасно ругались. Солдаты, как саранча, пришли, нагадили и ушли дальше.
– Зачем ты это делаешь?
– Что бы ты сказал, если бы это сделал кто-нибудь в твоей усадьбе? Бросился бы с кулаками?
– Так точно, вашескородие!
Но за этим ответом крылось не сознание вины, а просто эгоизм:
– Так то же – мое, а это – чужое! Большая разница…
М. С. Анисимов, 26 июля
Семь часов утра. Наша 2-я батарея действовала удачно, разбила неприятельский наблюдатель и по окопам. Весь день неприятель отвечал из тяжелых, но вреда не причинил. Семь часов вечера очень сильный дождик и сильные раскаты грома. Десять часов ночи неприятель пошел в наступление, освещал из 3-х прожекторов. 2-я батарея открыла очень сильный огонь по двум целям, удачно подбили прожектор. Все атаки неприятеля отбиты. Продолжалось до двух часов ночи, остальная часть ночи прошла спокойно.
Г. Е. Андреев, 28 июля
Харчи очень плохие, почти голодные, дают нам на 8 человек один хлеб, то не хватает и пообедать, а ужин без хлеба, варят почти самую воду, только что соленая, и мы стоим здесь, как зайцы, почти и спим не раздеваясь, потому что ожидаем день ото дня – скоро идем в бой.
Ф. Ф. Фидлер, 30 июля
Вчера – в Куоккала. У Чуковского. Он лежит – несколько дней был болен ангиной, которая прошла, но так его обессилила, что он, поднимаясь с постели, испытывает головокружение. Однако бодр и весел. Ни одного дурного слова о немцах, скорее, напротив… Потом – к Репину. Здесь то же самое: ни одного дурного слова. Меня даже просили сыграть «Стражу на Рейне» (я оставил просьбу без удовлетворения). Евреинов безобидно кривлялся и, жестикулируя, напевал мелодию немецкого марша при вступлении в Варшаву. Постоянно звучали немецкие слова и даже фразы – и не только за обеденным столом, но еще и раньше, когда гости возлежали в саду на огромном ковре или сидели на подушках. Почти все гости были безымянные. Кто-то сказал Репину, что в его суждениях нет более прежней злости; на это Репин ответил: «Я всегда был злой как собака!»… Когда мы уже собрались уходить, появился футурист Хлебников и стал нести какую-то чушь о мистике числа 317.
В полдень зашел к Волынскому. <…> Мы коснулись – теперь это обсуждается в открытую – вопроса о возможности вступления немцев в Петербург. Я сказал, что мы оба не должны опасаться насильственного изъятия наших библиотек, ибо наши собрания обнаруживают слишком много дружественного по отношению к немцам. «Да меня и в Берлине знают!» – заметил спокойно Волынский. И мы с ним приняли решение – не бежать из города.
Август
«Русское слово», 1 августа
Дело Мясоедова.
От штаба Верховного Главнокомандующего.
Соучастники ныне казненных государственных преступников Мясоедова, Бориса Фрейдберга, Шлиомы и Арона Зальцманов, Отто Ригерт, Давид Фрейдберг, Роберт Фальк и Матеуш Микулис приговорены военным судом к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение в ночь на 26-е июля.
Н. С. Кузнецов, 2 августа
Наша сотня пошла в Дубливице. Сперва хорошо было стоять. Выпили спирту. Потом, спешившись, перешли на другое место. 2 деревни уже ограбили. Я потерял револьвер, но это была шутка адъютанта. Снаряды рвутся вовсю, но так, что перелеты, но вот начались без конца, и решили вовсю чекать (разбегаться – прим. авт.) в разные стороны.
Е. Д. Чернышев, 3 августа
У нас сейчас кипит работа день и ночь, идет так, что некогда и в гору глянуть, но мы понемногу отступаем. От Ломлен до Белостока отошли. Дорогой братец, если бы вы посмотрели, что тут делается! Протяжением более на сто верст едут обозы военные, а большей частью вольные покидают свои родные жилища и идут на произвол судьбы, куда – и сами не знают. Жаль смотреть на эту картину, гонят за собой коров, свиней, что только возможно, забирают, а остальное остается и переходит в чужие руки. Посмотришь, дети плачут, – бывают такие случаи – родные теряют своих детей, и только и слышно плач и рыдание несчастных поляков, потому что их выселяют, а хлеб и хаты жгут, чтобы не досталось немцам в руки ничего.
«Новое время», 4 августа
Чайный кризис.
В Москве наступил чайный кризис. Хотя обещан был подвоз по 12 вагонов чая в день, но их нет совсем. Цены на низкие сорта чая возросли на 20–30 копеек на фунт.
B. П. Кравков, 6 августа
Корпуса наши отходят; из Осовца привезли 200 человек, отравленных удушливыми газами. За обедом наши ферлакуры интересовались, ушел ли цирк, действуют ли кинематографы и прочие капища…
Ковно взята немцами; по поводу сего позора даже сама «валаамова ослица» – дежурный генерал Жнов – изрекла умное слово, что-де здесь не недостаток снарядов причиной, а сами люди – командующие в лице коменданта крепости и начальника штаба, которые постыдно бежали и теперь должны быть преданы суду; паника всеми так овладела, что при отступлении – бегстве даже не догадались взорвать уцелевшие форты. Полная разруха нашего воинства, страшно и представить себе, что нас ожидает впереди.
В Вильно перейдем, может быть, еще через неделю; с собой туда же тащат и «штабных» сестер <…>.
«Раннее утро», 8 марта
В Киеве на романтической почве разгорелась драка между двумя интеллигентными женщинами, – фельдшерицей А. Быковой и надзирательницей при пансионе душевнобольных О. Стремецкой – в присутствии больных.
Быкова была сильно избита палкой и каблуками ботинок Стремецкой.
C. Р. Минцлов, 9 августа
Слышал в разных местах толки о роке, тяготеющем над Николаем II. Говорят будто армия везде, где он появлялся, суверно ожидала несчастий. Если судить по прошедшему – так оно было и в действительности: все те места, начиная со Львова и Перемышля, которые посетил Государь – вскоре были очищены нами.
Менее суеверные люди видят в этом не рок, а немцев и их сторонников, всегда имеющихся в свите Государя и не теряющих времени даром.
Л. А. Тихомиров, 9 августа
Вот например болтают бабы, крестьянки, привезшие на продажу разные продукты. Она громко говорит, что везде во власти изменники. На
