1907
«На камине свеча догорала, мигая…»
На камине свеча догорала, мигая,Отвечая дрожаньем случайному звуку,Он, согнувшись, сидел на полу, размышляя,Долго ль можно терпеть нестерпимую муку.
Вспоминал о любви, об ушедшей невесте,Об обрывках давно миновавших событийИ шептал: «О, убейте меня, о, повесьте,Забросайте камнями, как пса, задавите!»
В набегающем ужасе странной разлукиУдарял себя в грудь, исступленьем объятый,Но не слушались жалко повисшие рукиИ их мускулы дряблые, словно из ваты.
Он молился о смерти… навеки, навекиУспокоит она, тишиной обнимая,И забудет он горы, равнины и реки,Где когда-то она проходила живая!
Но предателем сзади подкралось раздумье,И он понял: конец роковой самовластью.И во мраке ему улыбнулось безумьеЛошадиной оскаленной пастью.
1907
«На горах розовеют снега…»
На горах розовеют снега,Я грущу с каждым мигом сильней.Для кого я сбирал жемчугаВ зеленеющей бездне морей?!
Для тебя ли? Но ты умерла,Стала девой таинственных стран,Над тобою огнистая мгла,Над тобою лучистый туман.
Ты теперь безмятежнее дня,Белоснежней его облаков,Ты теперь не захочешь меня,Не захочешь моих жемчугов.
Но за гранями многих пространств,Где сияешь ты белой звездой,В красоте жемчуговых убранств,Как жених, я явлюсь пред тобой.
Расскажу о безумной борьбе,О цветах, обагренных в крови,Расскажу о тебе и себеИ о нашей жестокой любви.
И на миг, забывая покой,Ты припомнишь закат и снега,И невинной прозрачной слезойТы унизишь мои жемчуга.
1907
«Неслышный, мелкий падал дождь…»
Неслышный, мелкий падал дождь,Вдали чернели купы рощ,Я шел один средь трав высоких,Я шел и плакал тяжелоИ проклинал творящих зло,Преступных, гневных и жестоких.
И я увидел пришлеца:С могильной бледностью лицаИ с пересохшими губами,В хитоне белом, дорогом,Как бы упившийся вином,Он шел неверными шагами.
И он кричал: «Смотрите все,Как блещут искры на росе,Как дышат томные растеньяИ Солнце, золотистый плод,В прозрачном воздухе плывет,Как ангел с песней Воскресенья.
Как звезды, праздничны глаза,Как травы, вьются волоса,И нет в душе печалям местаЗа то, что я убил тебя,Склоняясь, плача и любя,Моя царица и невеста».
И все сильнее падал дождь,И все чернели купы рощ,И я промолвил строго-внятно:«Убийца, вспомни Божий страх,Смотри: на дорогих шелкахКак кровь алеющие пятна».
Но я отпрянул, удивлен,Когда он свой раскрыл хитонИ показал на сердце рану.Из ней дымящаяся кровьТо тихо капала, то вновьСтруею падала по стану.
И он исчез в холодной тьме,А на задумчивом холмеРыдала горестная дева,И я задумался светлоИ полюбил творящих злоИ пламя их святого гнева.
1907
«Как труп, бессилен небосклон…»
Как труп, бессилен небосклон,Земля — как уличенный тать.Преступно-тайных похоронНа ней зловещая печать.Ум человеческий смущен,В его глубинах — черный страх,Как стая траурных воронНа обессиленных полях.
Но где же солнце, где луна?Где сказка — жизнь и тайна — смерть?И неужели не пьянаИх золотою песней твердь?И неужели не виднаСудьба — их радостная мать,Что пеной жгучего винаЛюбила смертных опьянять.
Напрасно ловит робкий взглядНа горизонте новых стран.Там только ужас, только яд,Змеею жалящий туман.И волны глухо говорят,Что в море бурный шквал унесНа дно к обителям наядЛадью, в которой плыл Христос.
1907
Renvoi
Еще ослепительны зори,И перья багряны у птиц,И много есть в девичьем взореЕще не прочтенных страниц.
И лилии строги и пышны,Прохладно дыханье морей,И звонкими веснами слышныВечерние отклики фей.
Но греза моя недовольна,В ней голос тоски задрожал,И сердцу мучительно больноОт яда невидимых жал.
У лучших заветных сокровищ,Что предки сокрыли для нас,Стоят легионы чудовищС грозящей веселостью глаз.
Здесь всюду и всюду пределыВсему, кроме смерти одной,Но каждое мертвое телоДолжно быть омыто слезой.
Искатель нездешних Америк,Я отдал себя кораблю,Чтоб, глядя на брошенный берег,Шепнуть золотое «люблю!».
1907
«На льдах тоскующего полюса…»
На льдах тоскующего полюса,Где небосклон туманом стерт,Я без движенья и без голоса,Окровавленный, распростерт.
Глаза нагнувшегося демона,Его лукавые уста…И манит смерть: всегда, везде онаТак непостижна и проста.
Из двух соблазнов — что я выберу,Что слаще — сон иль горечь слез?Нет, буду ждать, чтоб мне, как рыбарю,Явился в облаке Христос.
Он превращает в звезды горести,В напиток солнца — жгучий ядИ созидает в мертвом хворостеНикейских лилий белый сад.
<1908>
Колокол
Медный колокол на башнеТяжким гулом загудел,Чтоб огонь горел бесстрашней,Чтобы бешеные людиПраздник правили на грудеИзуродованных тел.
Звук помчался в дымном поле,Повторяя слово «смерть»,И от ужаса и болиВ норы прятались лисицы,А испуганные птицыЛётом взрезывали твердь.
Дальше звал он, точно пенье,К созидающей борьбе.Люди мирного селенья,Люди плуга брали молот,Презирая зной и холод,Храмы строили себе.
А потом он умер, сонный,И мечтали пастушки:«Это, верно, бог влюбленный,Приближаясь к светлой цели,Нежным рокотом свирелиОпечалил тростники».
<1908>
«Моя душа осаждена…»
Моя душа осажденаБезумно странными грехами,Она — как древняя женаПеред своими женихами.
Она должна в чертоге прясть,Склоняя взоры все суровей,Чтоб победить глухую страсть,Смирить мятежность буйной крови.
Но если бой неравен стал,Я гордо вспомню клятву нашуИ, выйдя в пиршественный зал,Возьму отравленную чашу.
И смерть придет ко мне на зов,Как Одиссей, боец в Пергаме,И будут вопли жениховПод беспощадными стрелами.
1908
Больная земля
Меня терзает злой недуг,Я вся во власти яда жизни,И стыдно мне моих подругВ моей сверкающей отчизне.
При свете пламенных зарницДрожат под плетью наслажденийТолпы людей, зверей, и птиц,И насекомых, и растений.
Их отвратительным тепломИ я согретая невольно,Несусь в пространстве голубом,Твердя старинное «довольно».
Светила смотрят все мрачней,Но час тоски моей недолог,И скоро в бездну мир червейПомчит озлобленный осколок.
Комет бегущих душный чадУбьет остатки атмосферы,И диким ревом зарычатПустыни, горы и пещеры.
И ляжет жизнь в моей пыли,Пьяна от сока смертных гроздий,Сгниют и примут вид землиПовсюду брошенные кости.
И снова будет торжество,И снова буду я единой:Необозримые равниныИ на равнинах никого.
1908
