каждой секундой, что заставляло его ускоряться всё больше и больше. Несмотря на боль и неудобство, спотыкаясь, он бежал ослабленными ногами по пыльной земле. Взглянув на аэроплан, он увидел, что тот остановился на взлётно-посадочной полосе. Остановился и Александр, вперил взгляд в машину, стоящую в ожидании. Затем шум от мотора разнёсся по всему аэродрому, эхом отражаясь от каждой травинки, от каждой палатки, ящика или деревца. Летательный аппарат проехал сотню метров, оставляя за собой густой пыльный шлейф, а затем оторвался от земли. Тело Александра покрылось мурашками. Если бы не травма, он бы прыгал от радости и восторга, переполнявших его сердце и голову в тот момент. Краем зрения он заметил, что волосы у испытателя, сидевшего в кабине, подозрительно отдавали золотистым блеском. Нахмурившись, Александр направился в штабную палатку. Вновь в его голове молнией блеснула, но тут же испарилась догадка, подтверждение или опровержение которой он намеревался заполучить у командиров. В тот миг ему было совершенно наплевать, что ему скажут высшие чины. Дневальный, видя, что Александр упорно движется, не сворачивая, прямо ко входу, перегородил ему путь.
— Пусти! — грубо воскликнул Александр.
— Не велено, — отрезал дневальный.
Однако из палатки донёсся юношеский голос:
— Пусть войдёт.
Дневальный вздохнул, однако пропустил напористого молодого человека внутрь. Александр зашёл и увидел, что за радиоприёмником сидит его ровесник и напряжённо держит руку над кнопкой.
— Не помешаю? — спросил Александр.
— Никак нет. Ты ведь Александр Стефенссон, верно?
— Так точно.
— Значит, правильно я тебя запомнил. Мы встречались ещё в городе, когда я вместе со всеми приезжал к вам в гости. Я — Степан Адлерберг, позывной «Старгейт». Твой позывной как?
— Мой позывной — «Эдельвейс». А что ты здесь, собственно делаешь?
— Стерегу эфир.
— Какой ещё эфир?
— Эфир — тот, в котором происходит обмен радиосообщениями. Скоро «Аурус» должна выйти на связь…
Стёпа хотел было что-то сказать, но Александр вдруг встрепенулся и судорожно задышал, а затем закашлял.
— Тебе нехорошо?
— Там… Гладерика? — сквозь кашель спросил юноша.
— Да… Значит, мои догадки верны. Недаром она так рвалась в небо, — тихо молвил Стёпа.
В палатку внезапно вошёл Роман Иванович. От нежданного гостя из лазарета он был, мягко, говоря, не в восторге.
— Александр, тебе же было велено лежать. Почему покинул свой пост? Степан, почему пропустил его?
Стёпа ответил не сразу:
— Кто как, но лично я не собираюсь чинить препятствия на пути к двум пылающим сердцам.
Роман Иванович посмотрел на него исподлобья.
— Что ты такое говоришь? Какие препятствия? Каким сердцам? Александр, быстро на выход.
— Я… Не могу… — прерывисто сказал он. — Там… Гладерика… Там… «Идиллия»!
— Молодой человек, вы не в себе, — сказал Роман Иванович. — У нас скоро сеанс связи с «Аурусом».
— Мне нужно связаться с «Аурусом»!
— Глядите-ка: хочется ему. Дневальный! — воскликнул командир. — Проводи нашего жаждущего в палатку.
— Есть, — ответил он и обратился к Александру, — пройдём на выход.
Однако тот оставался на своём месте.
— Александр, чёрт возьми! Это неподчинение приказам командира! Вы знаете, что за это полагается?
— Прекрасно об этом знаю, — в сердцах отрезал Александр. — Но если я не прослежу за полётом моей «Идиллии» и моей… и за полётом Гладерики, последствия будут намного хуже.
Роман Иванович обессиленно опустился на ящики.
— Ох, Господи, и за что мне такое наказание? Дневальный выведи его под руки, раз он не хочет сам.
Тот исполнил приказ. Александр был очень слаб, и сопротивляться у него не было никаких сил, поэтому спустя несколько мгновений он очутился на территории возле штаба. Никого из кандидатов не было: все наблюдали за полётом с лётного поля. Стоя в одиночестве, слыша, как говорят между собой Гладерика и Роман Иванович, на глаза у него наворачивались слёзы. Он закрыл голову руками.
Рядом с ним в этот миг проходил Гриша Добров.
— Кто таков? — спросил он у него.
Александр тут же открыл глаза.
— Александр Стефенссон.
— Стефенссон? Так это ты? Почему не в лазарете? — вдруг строго посмотрел Гриша на него.
— Мне нужно поговорить с Гладерикой.
— А чего ещё тебе нужно? В палатку шагом — марш!
Александр не сдвинулся с места.
— Мне нужно поговорить с Гладерикой. Я не знаю, почему вы не позволяете главному конструктору поговорить с испытателем летательного аппарата, но это просто абсурд!
— Может, не тебе решать, что абсурд, а что — нет? — уже не так уверенно спросил Гриша. — Конечно, в твоих словах есть здравое зерно. Однако я не могу позволить тебе войти и вмешаться в строго регламентированный радиоэфир просто по факту того, что ты являешься главным конструктором аэроплана.
— Знаете, что? — в тот момент Александр вёл себя совсем как капризный ребёнок. Аргументов больше у него не было. Вдруг дикое отчаяние овладело его разумом, и он, как покорная кукла, взял свою палку и хотел было направиться восвояси. Однако из палатки в тот момент вышел Стёпа.
— Я саботирую радиопереговоры, — отрезал он.
Александр ошарашенно посмотрел на него. Адлерберг был полон решимости. Его глаза строго и холодно смотрели на изумлённого Романа Ивановича и не менее удивлённого Гришу.
— Ах ты… — начал было Роман Иванович, но вдруг Гриша переменился в лице:
— Роман Иванович… Всегда, сколько вы меня помните, я выступал за здравые и полезные инициативы. И именно в этот момент я ходатайствую за Александра Стефенссона. Прошу вас пропустить его к радиоприёмнику и позволить ему вести радиопереговоры.
Роман Иванович полностью обомлел, а затем глубоко вздохнул:
— Вы, должно быть, все сговорились. Ну, а что я могу поделать с вами? Делайте, что хотите, — процедил сквозь зубы он и зашагал прочь.
Александр взглянул на Гришу с благодарностью.
— Спасибо тебе…
— Ненавижу, когда передо мной рассыпаются в благодарностях. Теперь ты можешь вести переговоры.
— Так точно! Стёпа, соедини меня, пожалуйста, с Гладерикой.
— Конечно, — кивнул тот и проследовал в палатку.
Из приёмника послышался шум, а затем Стёпа жестом пригласил Александра начать говорить. Тот, не медля, громко заговорил:
— Гладерика! Гладерика, как слышно? Это «Эдельвейс».
Сквозь ветер и помехи донёсся удивлённый голос девушки:
— Саша? Но как?
— Не ожидала, да? — рассмеялся Александр. — Всё-таки подпустили меня наблюдать за полётом моей птички. Как самочувствие, капитан?
— В норме, — уже спокойным голосом ответила Гладерика.
— Назови эшелон, Гладерика.
— Эшелон два-три. Как тебе такое, «Эдельвейс»?
— Да вы умнички! И ты, и «Идиллия»!
Голос её успокаивал, лечил вскрытые ранее душевные раны. Впрочем, в тот же миг в палатку вновь ворвался Роман Иванович и заговорил:
— «Эдельвейс», довольно болтать. Не трать заряд рации. «Аурус», бери два-шесть, затем по спирали на снижение.
— Так точно, Роман Иванович, — ответила ему Гладерика. — Связь по глиссаде?
