И, как известно, есть еще одно условие, нужное для успеха. Продюсер, промоутер должен найти такого художника, творчество которого окрыляло бы, – тогда куда легче переживать первые, самые трудные годы и куда проще сглаживать неминуемые конфликты и трения между промоутером и промотируемым.
Несомненно, ни Муха, ни остальные авторы Береславского всеми перечисленными достоинствами в комплексе не обладали.
Но сегодня Ефим Аркадьевич пришел на вернисаж вовсе не в поисках «своего» автора. Потому что автор, мастерски подделывающий Ивана Ивановича Шишкина, вряд ли заинтересовал бы его как продюсера. Другое дело – порученная Агуреевым работенка.
По большому счету, Береславский уже выполнил поручение. И друг-заказчик уже не потратит миллион евро на приобретение фуфелов (зато честно выдаст остаток от обещанных ста тысяч долларов – в этом Ефим Аркадьевич нисколько не сомневался).
Но – такой уж характер! – привык Ефим Аркадьевич все, за что берется, доводить до конца. А потому, несмотря на предостережения Семена Евсеевича Мильштейна, безбашенного Мойши, известного ему с достопамятных опасных времен, с утра бродит по рядам, «заряжает» друзей и знакомых на поиски того самого товарища, который втюхал ему «шишкина» в славный зимний денек, когда была продана первая «Муха».
Вспомнил о Мильштейне и слегка вздрогнул. Несомненно, Семен Евсеевич был дружественной стороной. Но эти немигающие зрачки, эта опасная усмешка… нет, лучше подальше от таких друзей!
Хотя совсем недавно, на чертовом серпантине D-16, Ефим Аркадьевич вовсе бы не отказался от чуда, в результате которого в его «патруле» материализовался бы этот седенький худенький мужичок.
Так вот, Мильштейн прямым текстом сообщил: задача выполнена, денежки будут выданы, всем спасибо. Другими словами, отойди в сторону, не путайся под ногами. Наверное, правильнее всего было бы так и сделать. Однако Ефим Аркадьевич не из тех, кто всегда выбирает правильные пути.
Вот и сейчас он пошел к киоску подзаправиться, а заодно и выслушать одного из своих добровольных информаторов.
Подзабытый вкус чудесных горячих котлет оказался прекрасен не только зимой, но и летом. Только сопровождались они теперь, по случаю августовской жары, не горячим чаем, а ледяным лимонадом – такое тоже имелось в замечательном общепитовском киоске.
– Короче, Аркадьич, Петя говорит, это был Роджер, – наконец выдал главное осведомитель, допивая вкусно пахнущий кофе.
– А чего ж он мне не сказал? – обиделся Береславский. – Столько выходных рядом отстояли! И ведь в лоб спрашивал человека – нет, молчал, как партизан.
– А кому нужны неприятности? – разумно спросил собеседник. – Ты приехал сюда на своем джипе, развлекся и уехал. А ему здесь жить.
…И крыть нечем. Все верно. Впрочем, Береславского уже занимало другое.
– А где я этого Роджера теперь найду? – спросил профессор.
– Держи. – На замызганный деревянный столик легла сложенная вчетверо бумажка.
– Адрес? – обрадовался Ефим.
– И телефон, – добавил информатор.
– Что я тебе должен, Вить? – поинтересовался Береславский.
– Хорошее человеческое отношение, – хохотнул тот.
На том и расстались. Хотя порой две или даже три тысячи рублей за сложенную бумажку получается куда более дешевле, чем хорошее человеческое отношение. Но в данном случае имел место рынок продавца, а не покупателя.
Роджер оказался дома, и с ним было легко. Он как раз не требовал хорошего отношения, а жадно следил глазами за рукой Ефима Аркадьевича, которая не спеша вытащила из внутреннего кармана развернутую тысячную бумажку.
– Мало, – хрипло сказал Роджер.
– Достаточно, – Береславский не был жмотом, но любил справедливость. – Сколько ты с меня тогда взял за фальшак?
– Это не фальшак, – попытался сопротивляться собеседник. – Это стилизация.
– Тебе есть разница, сидеть за фальшак или за стилизацию? – наехал рекламист.
– Зачем сидеть? – сменил тон Роджер. – Давайте тысячу. Что я должен сделать?
– Кто автор моего «шишкина»? – Ефим положил банкноту на стол.
Роджер молчал, жадно глядя на деньги.
Береславский решил не рисковать и добавил сразу две бумажки.
– Либо договариваемся, либо я тебя наказываю, – для убедительности добавил Ефим.
– Договариваемся, – не мешкая, согласился Роджер, сгребая со стола деньги. – Вадик Оглоблин. Хороший художник.
Еще через пятнадцать минут Ефим Аркадьевич обладал всей известной Роджеру информацией: от адреса мастерской до имени и места учебы боевой подруги молодого художника.
На прощанье алкаш все-таки приятно удивил циничного промоутера, попросив не обижать Вадика ввиду его несомненного художественного дарования. Это так растрогало Береславского, что он чуть не добавил еще тысячу к гонорару Роджера. Но не добавил и, небрежно попрощавшись, ушел.
Что ж, диспозиция была ясна.
Ефим Аркадьевич, так и не наученный ни долгим жизненным опытом, ни совсем недавними покатушками по озорному серпантину D-16, как старый боевой конь, услыхавший пение полковой трубы, уже исполнился решимости ввязаться в очередную заварушку.
Справедливости ради, надо отметить, что на этот раз ничего опасного от заварушки Береславский не ждал: неприятный мужчина по фамилии Мильштейн открытым текстом сообщил, что главная причина проблем устранена.
Тем более симпатичной показалась Ефиму Аркадьевичу идея довести дело до конца, изобличить неведомых аферистов вчистую, приятно удивив тем самым не только хитрожопого Агуреева, но и несколько пугающего Мильштейна.
И еще одна причинка не откладывать поиски вертелась в мозгу галериста-рекламиста. Очень уж ловок и умел оказался этот Вадик Оглоблин! Ефим Аркадьевич успел установить, что на принадлежавшем ему холсте подделана была не только подпись Ивана Ивановича, но и собственно работа! А такое мастерство уже дорогого стоит. Тем более что при возможном заключении контракта с художником в запасе у Береславского имеется пара сильных аргументов.
Нет, определенно следовало седлать коней и отправляться в поход. Оставалось только понять, куда.
По месту прописки Оглоблина не оказалось. В мастерскую Вадик уже тоже долгонько не заглядывал. Причем как в его собственную, так и в ту, которую посетил в свое время яростно желавший опохмелиться Роджер и откуда он упер фуфел, впоследствии проданный Ефиму Аркадьевичу.
На безрезультатные поиски у Береславского ушел почти весь день.
Удача улыбнулась лишь к вечеру: в указанном ему Роджером художественном вузе он нашел и адрес, и мобильный телефон гражданской жены Оглоблина Елены Оваловой.
Симпатичная сотрудница кадрового отдела не только выдала запрашиваемое, но и поделилась небезынтересной информацией:
– Надо же, за последние дни Ленку уже второй интересный мужчина разыскивает!
– А первый кто? – ревниво поинтересовался Ефим Аркадьевич.
– Крепкий такой товарищ, – мечтательно зажмурилась девица. – Очень накачанный.
Эта новость не обрадовала впечатлительного Береславского, но, поразмыслив немного, он пришел к выводу, что бояться все-таки нечего: если Семен Евсеевич сказал, что причина тревог устранена, значит, устранена. А накачанный или не накачанный мужчина искал Овалову – уже не настолько важно.
– Ой, а вот и Ленка! – округлились глаза у мечтательной кадровички. – А тут тебя все ищут!
– Кто меня ищет? – Вид у вошедшей девушки был уставший и встревоженный.
– Вот, товарищ, – кадровичка указала на Ефима.
– Профессор Береславский, – вежливо представился Ефим Аркадьевич.
– Профессор, – тихо повторила девушка, внимательно вчитываясь в содержание представительной визитки. Она явно успокаивалась.
«А зря, – про себя подумал Береславский. – Такие бывают на свете профессоры, что уж лучше с маньяком повстречаться». Но вслух по ряду причин ничего говорить не стал.
– Чем я могу помочь? – спросила Овалова.
– Я ищу одного очень талантливого художника, – задушевно начал Ефим Аркадьевич, стараясь вновь не напугать девушку.
– Зачем он вам? – настороженно спросила та, явно догадываясь, о ком идет речь.
– Дело в том, что я промотирую неизвестных художников, – быстро сказал он. – Делаю неизвестных известными.
– Я знаю, что такое промотировать, – усмехнулась девушка. – Только не уверена, что он сейчас хочет известности. Вы ведь про Оглоблина думаете?
– Совершенно верно. Я думаю про Вадима, вашего друга, – согласился рекламист. – И думаю, что он согласится. Все же его нынешняя деятельность не слишком перспективна, нужно переходить на творческую работу.
– Что вы имеете в виду? – побледнев, спросила Овалова.
