— А как насчет поиграть в медсестру, Арсеньева? Не? — откровенно издевается.
Зачем напоминает мне о Питере… Сейчас. Да еще и при Сереже.
— Обойдемся без этого.
Спешно выдергиваю свою ладонь из его. Кожа горит. Будто ожог получила…
Кивает. По-прежнему удерживает мой взгляд, и я успеваю заметить, как уголок его разбитой губы глумливо дергается вверх.
Прижимает платок к носу, и белоснежная ткань мгновенно пропитывается кровью.
Свет фар заливает темную парковку. Знакомая машина резко тормозит, после чего из нее выходит Рома.
— Не пооонял, Ян… что за на хер? — приближаясь, тянет обеспокоенно.
— Беркут, глянь по-братски, зубы целы? — задает в ответ, как ему кажется, главный вопрос. — Погоди…
Сплевывает кровь, улыбается диким оскалом.
Ненормальный…
— Целы. А что, собственно, произошло? — Рома помогает ему встать.
— Заварушка небольшая.
То есть он вот так это называет, да?
— Выглядишь дерьмово, друг…
— Тоже мне новость.
— Ян, давай к врачу поедем, а? Я что-то переживаю, — щебечет и заботливо вьется вокруг него Инга. — Просто жесть. Ты весь избит. Тебе очень больно?
Отворачиваюсь.
— Идем, Сереж. Дальше, думаю, они сами справятся.
Матвеев берет меня за руку, и мы отправляемся к остановке. Он молчит. Я тоже. Слишком беспокойно и путано в мыслях, да и стресс, если честно, до сих пор не отпустил.
Стоим чуть сбоку от людей, ожидая наш автобус.
— Ты в порядке, Дарин? Тебя не задели? — внимательно осматривает меня с ног до головы.
— Нет-нет. Все нормально, — успокаиваю его я.
— Не делай так больше.
— Как «так», Сереж?
— Не влезай в мужскую драку. Что угодно может случиться… А если бы у кого-то из них был нож или пистолет?
— И что? По-твоему как нужно было поступить? Пройти мимо?
— Даш… — не доволен. Злится. По выражению лица вижу. — Я не о том. Нельзя так рисковать собой, пойми. Мало ли, что у них на уме?
— Не указывай, пожалуйста, как мне себя вести!
Отхожу от него и пинаю носком кроссовка пожухлую траву.
Что за день такой отвратительный!
— Да я же за тебя перво-наперво переживаю!
Замечаю, что у нашего концерта появились зрители. Косятся все кому не лень, и от этого становится неловко. Поэтому на какой-то промежуток времени между нами внегласно повисает тишина.
Поостывши, понимаю, что сорвалась на Сережу сгоряча и зазря, однако продолжаю упрямо дуться, рассматривая подсвеченные лампами здания.
— Все? Не едем в Подмосковье? — первым решает нарушить затянувшуюся паузу.
— Я этого не говорила, — отзываюсь тихо.
— Ты недолго? Рюкзак свой быстро соберешь? — спрашивает мягко.
Как подобрался ко мне, даже не заметила.
— Да. Возьму только самое необходимое. Мне понадобится буквально десять минут.
— Отлично, — разворачивает меня, привлекает к себе и обнимает. — Мир?
— Мир…
Вздыхаю, по привычке уткнувшись носом в ворот его свитера.
— Мама там вовсю готовится к знакомству с тобой. Пироги печет полдня, — рассказывает он.
— Ну и зачем? Неудобно как-то, — смущаюсь, услышав это.
— Волнуется. Ты если что не обижайся на ее излишнее внимание. Она у меня порой чересчур суетливая и много вопросов любит задавать.
— Сереж… Я точно никого своим присутствием стеснять не буду?
Во мне еще жива надежда на то, что этой поездки можно избежать.
— Точно, Даринка-мандаринка, — бережно стискивает в объятиях и целует в щеку.
— Ну хорошо, если так…
Совсем рядом раздается короткий автомобильный сигнал, и я чувствую, как Матвеев напрягается.
Оборачиваюсь.
Лексус Беркутова стоит прямо напротив нас. Стекло со стороны Яна, расположившегося на переднем пассажирском сиденье, опускается.
— Даш, вас, может, подбросить? — интересуется Рома. — До общаги ну или…
— Нет.
— Даш…
— Я сказала нет. Мы сами доберемся, что тебе не ясно?
Уверенно и жестко. Раньше я так не умела. А жаль…
— Ну как знаешь! — сопит недовольно.
Еще и обижается, посмотрите на него!
— Доверие, Беркут, как девственность. Теряют раз и навсегда, — произносит Абрамов, глядя прямо на меня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В мусорку летит окровавленный платок.
Чудовище! Ненавижу его! И себя ненавижу! Потому что горло сдавливает спазм, а щеки тут же вспыхивают адовым пламенем.
Стыд. Растерянность. Смятение. Я даже не могу описать ту гамму чувств, которую ощущаю в данную минуту.
Провокатор чертов! Как вообще такое можно было сморозить?
— Передай Дашке. Уронила, — слышу голос Инги.
— Твоя идиотская шапка, Арсеньева… — равнодушно объявляет, высовывая руку в окно. — Слетела, когда ты кинулась меня защищать.
Хочется ударить его с ноги. Клянусь, я очень близка к этому, но Сережа реагирует быстрее. Делает два шага вперед и пытается выдернуть из рук Яна мою шапку.
Пытается, потому что тот отпускает ее не сразу.
— Нацепи на нее этот дурацкий колпак, Сережа, — звучит приказным тоном. — У нее уши уже бордовые от холода.
От гнева и ярости они бордовые, придурок!
— Поехали, Беркут, башка трещит адски.
Лексус наконец уезжает, и мы снова остаемся вдвоем. Только теперь, пожалуй, ситуация во сто крат хуже, чем была до.
Сережа отдает мне шапку.
— Правда надень. Холодно.
— Не хочу.
— А рассказать мне ты ничего не хочешь?
Глаза в глаза. Прямой вопрос. И отвечать на него однозначно придется. Только что конкретно говорить я пока не знаю.
— Дарин.
— Наш автобус, Сереж…
Глава 33. Электрик Сережа
Ян— Не знаю, что там в школе между вами тремя происходило, но Дашку мне не обижайте! — доносится до нас строгий голос Инги.
— Заразилась от Арсеньевой? — намекаю на инцидент в столовой.
— Не обижайте, — повторяет с нажимом. — Небось травили ее в этой своей мажористой гимназии…
— Она тебе так сказала?
Встречаемся с ней глазами в зеркале заднего вида.
— Нет, конечно! — качает головой. — Я сама это поняла. Типичная ситуация. Простая невзрачная девчонка из региона попала в эту вашу цитадель пафоса и понта. Нетрудно догадаться, что вынудило ее перевестись в обычную школу.
Беркут многозначительно хмыкает.
«Невзрачная».
Отчего-то мысли спотыкаются об это колючее слово… Не подходит оно моей Арсеньевой, если быть честным с самим собой.
Лично для меня Дарина была как глоток свежего воздуха в удушливой пустыне. Такие девушки в природе встречаются крайне редко. Они заметно выделяются среди однотипных пластмассовых размалеванных кукол, которых толком и не запоминаешь.
Почему-то в памяти всплывает наше знакомство, состоявшееся при свидетелях: окосевшем Иа, поддатой сове и поплывшем Пятачке. Мне тогда одного взгляда на девчонку хватило, чтобы понять — хочу нарисовать. И так сильно пальцы зудели, что нарисовал ведь… в тот же вечер.
Зацепила.
Чем конкретно?
Да было в ней что-то особенное. Естественное, не наигранное, живое. Ее саму словно книгу можно было читать, ведь каждая эмоция тут же красочно отражалась в мимике, жестах, глазах.
Полная противоположность душевному мертвецу, коим я себя считал…
Шли дни. Чем больше наблюдал за ней (а наблюдал я за ней пристально), тем острее и явственнее ощущалась пропасть между нами. Потому и возникло непримиримое желание оттолкнуть. Знал ведь наперед, ничем хорошим наша связь не закончится.
Навсегда запомню выражение ее лица, когда стояли на лестничной клетке моего подъезда. Растерянность, разочарование, стыд, обида… Показал же тогда, что хлебнет всего этого сполна, если не оставит свои попытки залезть ко мне в голову.
Но она все равно туда залезла. И разбомбила там все под руины.
Дура… До сих пор не могу понять ту ее нездоровую тягу ко мне.
— А этот блаженный откуда взялся? — зачем-то интересуется Беркут.
