Козел.
Под ноющими ребрами копошится неприятное, саднящее чувство. Как представлю, что этот правильный до скрежета зубов Сережа раздевает ее, смотрит на нее, трогает… И все. Будто щелочь кипящая по венам разливается. Разъедая к дьяволу нутро.
Вот какого? Казалось бы, плевать. Забудь. Не думай о ней.
Хотел бы, да не получается. И так уже два года. С той лишь разницей, что раньше не приходилось сталкиваться нос к носу каждый божий день. Тот еще садомазохизм… Но мне это нужно.
Зачем? Не задаю себе этот вопрос. Потому что ответ найдется вряд ли. Арсеньева — неизлечимая болезнь. Уже даже привык к тому, что она, как роковой диагноз, с которым надо жить, пока не сдохнешь. Привык, засыпая, думать о ней. Долго и бесконечно много…
Все чаще вспоминаю тот короткий промежуток времени, который мы провели вместе. Отчаянно желая вернуться туда хотя бы на день.
Сука, хорошо ведь было. До одурения хорошо…
Просто говорить с ней. Просто молчать. Слушать ее детский, заливистый смех. Держать за руку. Смотреть в глаза и видеть там то, отчего рассудок мутнеет и внутренности скручивает.
Встаю. Иду в студию, но просидев там с полчаса, понимаю, что настроение — черный квадрат. Пожалуй, только его и могу сейчас изобразить. Причем без цветотени и глубины. Потому что моя жизнь такая и есть. Сплошной черный квадрат. С тех пор как единственное светлое пятно на нем сам своею же рукой и закрасил…
Смотрю на то место, где она сидела, позируя мне.
«Рубашку расстегни».
Помню, как не слушались пальцы. Как они храбро сражались с пуговицами, и как отчаянно при этом краснели ее скулы.
«Волосы убери на правое плечо. Левое оставь обнаженным».
Будучи смелой, делала все, как я просил.
Молчала. Дышала через раз и послушно замирала.
Взгляды. Случайные слова. Краски, отражающие красоту девчонки на холсте… В какой-то момент воздух критично «загустел», а напряжение и волнение между нами начало зашкаливать.
Встревожилась, занервничала, стоило мне приблизиться к ней. Опустила трепещущие ресницы, когда кисточка коснулась нежной кожи шеи. Отклонившись назад, непроизвольно выгнула спину, разомкнула пухлые губы… И я ни черта не соображал уже тогда. Рисовал на вожделенном теле, как умалишенный. Цветы. Витиеватые узоры…
Ловил каждый жест и судорожный вздох. А потом она открыла глаза и совсем накрыло. Нахлынуло. Сомнения снесло волной похоти и желания.
Уйти домой в ту ночь ей точно не светило. Равно как и отделаться невинными поцелуями и прикосновениями. Потому что горел ею неистово, а она… бесстрашно горела и плавилась в ответ. Как та самая свечка, чей огонек отплясывал тенью на стене.
Помню, как она глядела — Помню губы, руки, грудь — Сердце помнит — помнит тело Не забыть. И не вернуть. Кажется, так писал Иоганн Гете, если мне не изменяет память.
Снова телефон в руке. Ее номер из общего чата давно уже сохранен в контактах…
Жутко хочется испортить ей ночь. Чтобы, как и я, не спала. Под боком у этого своего электрика.
Пишу сообщение. Отправляю. Жду.
Читает, но не сразу. Однако ответа нет…
Настырно пишу еще. Снова молчит, зараза.
Так занята? И чем же?
Звоню. Один раз, второй…
Сбрасывает, а потом либо в черный список меня отправляет, либо тупо выключает телефон. Абонент не абонент…
Громко смеюсь.
Сижу, привалившись спиной к стене, и, надсадно дыша, давлюсь клокочущей злостью.
Понимаю, что при встрече просто шею ей сверну на почве неконтролируемой ненависти, замешанной на черной ревности, опухолью прорастающей в груди.
Наверное, так обязательно и произошло бы… Но ей повезло. В семь тридцать утра меня, уснувшего прямо на полу студии, будит неожиданный телефонный звонок. И в универ в этот день я не попадаю…
Глава 35. Право на ошибку
Дарина— Ты кушай, кушай, Дариночка! — приговаривает Нонна Григорьевна. — Вот драннички. Вооот блинчики с мясом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Спасибо, я уже сыта. Столько всего! — отзываюсь смущенно.
— Нет-нет-нет, так не пойдет. Ты еще мою шикарную «Мимозу» не попробовала. Пальчики оближешь! Верно, Толя?
— Верно, Нонночка, — соглашается муж.
— Давай-ка, я положу тебе! — встает и забирает у меня тарелку.
Я не люблю «Мимозу», однако отказываться как-то невежливо… Она ведь накануне целый день у плиты простояла, чтобы накрыть такой внушительный стол.
— Совсем чуть-чуть, если можно, — почти умоляю я. Но поздно. Нонна Григорьевна и понятие «чуть-чуть» — это параллельные вселенные.
— Чего это чуть-чуть?! Вон худющая какая! Одни глаза, да скулы. Небось на диетах сидишь? — стреляет в меня неодобрительным взглядом.
— Нет, что вы!
— Даша учится на бюджете в Первой Московской Государственной Академии. Плюс много работает. Я же тебе говорил, мам, — напоминает ей Сережа, наяривая очередной кусок пирога.
— Да-да, точно, в ПМГА же учится, — пододвигает ко мне блюдо с дранниками. — Тяжко, наверное, там, детонька?
— Непросто, но я стараюсь, — отвечаю честно.
— Молодец!
— Моя Дашка — лучшая на факультете! — горделиво заявляет Матвеев.
Зачем обманывает? Это не так…
— Не преувеличивай, Сереж.
— А чего… — пожимает плечами. — Как есть говорю.
— Вовсе нет, — спорю я.
— Скромная к тому же, — довольно улыбается его мама.
— А в ПМГА женихов богатых много? — интересуется шестнадцатилетняя сестра Сережи.
— Оксана! — Нонна Григорьевна стучит кулаком по столу.
— Что я такого спросила? — фыркает она. — Эта академия входит в топ столичных вузов. Там же наверняка много «заряженных». Ты, кстати, брателло, глаз да глаз за своей Дариной. Она у тебя что надо. В оба смотри, не то уведут, как мой новый самокат.
— Чушь не неси…
— Но я вообще-то для себя на будущее коны пробиваю.
— Ну что за выражения, Оксаночка! — мягко журит дочку Анатолий Ефремович.
— Совсем уже! Понасмотрятся этих своих тиктоков! — причитает его жена. — Интернет от лукавого! Всю дрянь в себя дети впитывают! Верно, Толя?
— Верно, моя птичка, — поддакивает тот.
— Жениха богатого ей подавай. Что на уме вообще? — возмущается она громко.
— Не смейте осуждать меня! — дерзит девчонка. — Я просто хочу вылезти из болота! Свои лучшие годы профукали и мне того же желаете?
Фразу про болото в первый день знакомства бросила и наша Инга.
— Оксан… — осторожно вмешиваюсь я. — Разве обязательно стремиться к тому, чтобы удачно выйти замуж? Ты ведь можешь отучиться, устроиться на престижную работу и ни от кого не зависеть, — объясняю я ей. — Это же гораздо круче.
— Правильные вещи Дарина говорит! — активно поддерживает меня ее мать. — Толя! Ну хоть слово скажи!
— Верно-верно, — кивает он, будто китайский болванчик.
— Ну… Рядом с электриком только на саму себя и остается рассчитывать, — бросает маленькая язва.
Сережа моментом бледнеет. Кусок пирога зависает в воздухе, так и не добравшись до его рта.
— Зачем ты так, Оксан… У тебя замечательный брат.
— Так я и не спорю, но речь-то о деньгах, — невозмутимо заявляет она. — Которых у него толком нет и не предвидится.
— Не деньги делают нас счастливыми. Вырастешь, поймешь, — уверяю я.
— Я бы поспорила с этим утверждением, Даш. Его ведь придумали те, у кого этих самых денег никогда не было.
— Телефон сюда, — строго командует глава семьи, Нонна Григорьевна.
— Не ну за что!
— За то, что голова не тем забита! И за то, что хватает наглости дурно высказываться о своем брате! Что о тебе подумает наша гостья?!
— Ой, да ладно! — отмахивается она. — Все равно скоро сбежит от вас, как Ирка.
— Вон из-за стола! Марш к себе! — кричит на нее мать.
