противника…». В ходе совещания в штабе 6-й армии 21.05.1941 перед войсками была поставлена задача —
«…начало наступления с началом рассвета (или при лунном свете). До этого ничего не предпринимать. Захваты мостов начинать максимум на несколько секунд раньше». А вот какие задачи ставились немецким командованием перед подразделениями, выделенными для несения сторожевой службы на западном берегу р. Буг за несколько дней до начала войны. Цитирую: «Выставленные охранения и подвижные разведывательные дозоры ни в коем случае не имеют права переходить р. Буг с западного берега на восточный. Избегать каких-бы то ни было провокаций русских. Отдельные русские самолеты, перелетающие границу, не должны обстреливаться». Ну и далее в таком же духе[167].
Из процитированных документов можно сделать вывод, что на всех этапах подготовки к агрессии против СССР немецкое командование пыталось сохранить в строжайшей тайне свои намерения. А это значит, что оно ни в коей мере не было заинтересовано в осуществлении каких-либо провокаций на советской территории или захвате пограничников в качестве «языка».
Исследуя этот вопрос, многие историки обращают свое внимание на небольшой отрывок из воспоминаний известного советского контрразведчика и диверсанта П. А. Судоплатова. Вот что он пишет: «В тот день (16 июня. — Прим. автора), когда Фитин вернулся из Кремля, Берия вызвал меня к себе, отдал приказ об организации особой группы из числа сотрудников разведки в его непосредственном подчинении. Она должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны. В данный момент нашим первым заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. Берия подчеркнул, что наша задача — не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939 году, когда они захватили радиостанцию в Гляйвице на территории Германии. Я немедленно предложил, чтобы Эйтингон (Один из самых заслуженных советских диверсантов. — Прим. автора) был назначен моим заместителем. Берия согласился, и в канун войны мы стали искать людей, способных составить костяк специальной группы, которую можно было бы перебрасывать по воздуху в районы конфликта на наших европейских и дальневосточных границах.
… 20 июня 1941 года, — далее пишет в своей книге П. А. Судоплатов, — Эйтингон сказал мне, что на него произвел неприятное впечатление разговор с генералом Павловым, командующим Белорусским военным округом. Поскольку они с Эйтингоном знали друг друга по Испании, он попросил дружеского совета у Павлова, на какие пограничные районы, по его мнению, следовало бы обратить особое внимание, где возможны провокации со стороны немцев. В ответ, — сетует Судоплатов, — Павлов заявил нечто, по мнению Эйтингона, невразумительное, он, казалось, совсем ничего не понимал в вопросах координации действий различных служб в современной войне. Павлов считал, что никаких особых проблем не возникнет даже в случае, если врагу удастся в самом начале перехватить инициативу на границе, поскольку у него достаточно сил в резерве, чтобы противостоять любому крупному прорыву. Одним словом, Павлов не видел ни малейшей нужды в подрывных операциях для дезорганизации тыла войск противника»[168].
Эти откровения старейшего советского диверсанта наводят на определенные размышления. Как известно, провокация «польских» солдат (а на самом деле — немецких заключенных, переодетых в польскую форму) по захвату вспомогательной радиостанции произошла 31 августа 1939 г. в Глейвице, на немецкой территории. Если предположить, что у поляков в то время был хорошо подготовленный спецназ, то спрашивается: каким же образом он мог бы помешать гитлеровцам осуществить эту провокацию? Или, может быть, подобный отряд и его успешные действия помогли бы финнам избежать Зимней войны, начавшейся после провокации, организованной советской стороной в районе Майниле?
Любому здравомыслящему человеку ясно, что, чем бы ни закончились события 31 августа 1939 года в Глейвице и 26 ноября — в Майниле, войн избежать все равно бы не удалось, потому что таков был приказ высшего политического руководства Германии и СССР. Ну а описанная П. А. Судоплатовым реакция командующего Западным особым военным округом Павлова на просьбу Эйтингона кого угодно поставит в тупик. Ведь последний «попросил дружеского совета у Павлова, на какие пограничные районы, обратить особое внимание, где возможны провокации со стороны немцев», а получил в ответ от командующего округом заявление о том, что у него достаточно сил, чтобы противостоять немцам на любом участке фронта, и он не видит «ни малейшей нужды в подрывных операциях для дезорганизации тыла войск противника»». По всей видимости, ответ генерала Павлова более точно отразил истинную суть вопроса, заданного ему Эйтингоном. В этом случае трудно не согласиться с историком Андреем Мелеховым, который в своей книге «1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера» так прокомментировал вышеприведенный отрывок из воспоминаний Судоплатова. «Та версия создания упомянутой «зондеркоманды», которую предложил вниманию читателей бывший чекист-диверсант, — откровенная и явная галиматья. Но гораздо интереснее другое: а зачем в действительности в самый канун войны был создан специальный мобильный отряд отборных диверсантов, деятельность которого курировалось лично Берией и тесно координировалось с руководством Красной армии и ВВС? Отвечаю: именно для того, чтобы организовать советскую провокацию и найти формальный повод для начала войны с Германией. Другого разумного объяснения этому судоплатовскому «псевдообъяснению» не существует…»»
С этим выводом согласен другой историк — Дмитрий Винтер, который в своей книге «Военные преступления Сталина и Берии» пишет, что «…немцы, конечно, могли устроить провокацию по образцу Глейвица, например, переодеть отряд СС в форму советских пограничников и вырезать население какого-нибудь пограничного хутора в Восточной Пруссии, а заодно обстрелять соседнюю погранзаставу. А потом сделать вид, что отходят на территорию СССР. Вот только как Красная армия могла «поддаться» на такую провокацию? Она (как и все руководство СССР) о ней вряд ли и узнала бы раньше, чем немцы напали бы на СССР! А поддаться (или не поддаться) Красной армии можно было только на провокацию, устроенную кем-то на советской территории. Но этим «кем-то» была бы уж наверняка не Германия!»»
Известный историк и публицист Марк Солонин в своей книге «23 июня: день М» высказал версию о подготовке Сталиным грандиозной провокации: инсценировки бомбардировки якобы немецкими самолетами нескольких советских городов, которую впоследствии можно было бы использовать как повод для начала советского наступления.
«Тезис о назначенной на 22 июня провокационной инсценировке, — пишет М. Солонин, — не только соответствует общему стилю сталинских «освобождений» (вторжению в Финляндию также предшествовал «обстрел позиций советских войск в Майниле»), но и позволяет объяснить сразу несколько наиболее «необъяснимых» фактов кануна войны.
Прежде всего, становятся понятными действия по демонстрации благодушия и беспечности (начиная от «большого театрального вечера» 21-го июня и
