Остальных арестованных по делу «Рабочей группы» в конце ноября освободили, применив к ним лишь партийные наказания. Исключили из РКП двенадцать, а пятерым плюс девятерым, остававшимся на свободе, вынесли строгие выговоры. Правда, их не оставили в Москве, а направили на работу в провинцию. И в виде своеобразной компенсации за причинённое, по предложению комиссии Дзержинского, им ассигновали 200 червонцев{290} — для устройства на новом месте.
Причина такого смягчения отношения ПБ к тем, кого ещё вчера считали чуть ли не смертельными врагами, достаточно очевидна. К тому времени в ОГПУ окончательно убедились в предельной слабости группы. В её неспособности повлиять на рабочие массы не только страны, но даже и столицы. Кроме того, Коминтерн, но уже по своим каналам информации, удостоверился в призрачности любых попыток создать IV Интернационал. У «раскольников» для того не имелось никакой поддержки в рядах европейских компартий.
Глава вторая
Дело «Рабочей группы» стало для руководства РКП своеобразной интермедией, ненадолго прервавшей ход дискуссии. В действительности же, как вскоре выяснилось, всего лишь ушедшей с полос «Правды», переместившись в партийные ячейки. Оказавшейся потому неподконтрольной, отчего обрела ещё большую опасность для большинства ЦК. Вернуться к открытой дискуссии вынудило произошедшее на выступлении Зиновьева 28 ноября в старейшем коммунистическом университете — московском имени Свердлова. Готовившем, как и остальные комвузы, дипломированных партийных работников для печати и просвещения. Нераздельной частью программы которого была регулярная организационно-методическая и агитационно-пропагандистская практика в ячейках столицы.
Уже на следующий день перепуганный Зиновьев направил Сталину записку, прося ознакомить с нею и Молотова:
«Прочитавши записки свердловцев (прилагаю), вижу, что дело хуже, чем я думал. Университет взбаламучен. Ряд элементов злобных и злостных. Куча сплетен и легенд. Большое озлобление против ЦК (против меня особая кампания, как водится). Группа Преображенского, видимо, сорганизовалась и действует по всей Москве. Свердловцы могут наделать больших бед в московской организации. Нужны серьёзнейшие меры в отношении Московской организации. Иначе будет поздно. Нужно 10 первоклассных работников нашего направления. Иначе Москва ускользнёт из наших рук. Это срочно.
В отношении к университету предлагаю: 1. Иметь Вам совещание с Лядовым (М.Н. Мандельштам, ректор Свердловского университета.— Ю.Ж.) и Зеленским (секретарь Московского комитета РКП. — Ю.Ж.). Дать Лядову 1–2 серьёзных помощников. 2. Снять немедленно Емельянова (секретарь парторганизации Свердловского университета. — Ю.Ж.), который главный организатор склоки (знаю это наверняка), допросить С. Минина из СПБ (ректор Петроградского комуниверситета. — Ю.Ж.), давши архи-способного и архи-надёжного человека. 3. Организатором коллектива и его помощником поставить верных людей. 4. Устроить там доклады Бухарина, Сталина, Каменева, Молотова, Томского и ряд бесед. 5.Исподволь начать чистку явно безнадёжных элементов»{291}.
Просьба Зиновьева, более напоминавшая план военной операции, содержала слишком много предложений, чтобы их выполнить сразу. А потому начали с самого простого. Чтобы несколько охладить страсти, 2 декабря в «Правде» опубликовали выступление Сталина на активе Краснопресненского района. То самое, что вызвало гнев Троцкого, увидевшего в нем (а не в ответах по запискам) не только разглашение тайн пленума ПК, но и стремление дискредитировать его лично. Однако брожение среди коммунистов, и не только московских, не стихало.
Секретарь ЦК КП Украины Д.З. Лебедь сообщил Сталину: «У нас существует опасение, что дискуссия в Москве, если её не взять под руководство ЦК, быстро выльется во фракционность… Информация, идущая из Москвы окольным путём, подхватывается здесь и используется. В частности, ведутся разговоры о дискуссии в Свердловке, где якобы Зиновьева не захотели слушать и т.п. Необходимо, чтобы кто-либо информировал нас из более точных источников»{292}.
8 декабря Зиновьеву пришлось вновь воззвать о помощи. Теперь не только к Сталину и Молотову, но и к Каменеву, Рыкову, Томскому: «Они, — руководитель Коминтерна явно подразумевал сторонников Троцкого, — действуют по всем правилам фракционного искусства. Если мы немедленно не создадим своей архи-сплочённой фракции, всё пропадёт. Я предлагаю этот вывод сделать в первую очередь. Я предлагаю завтра (в воскресенье) собраться специально по этому вопросу — может быть, у Сталина за городом или у меня»{293}.
Неизвестно, состоялось ли то совещание, призванное создать фракцию, включившую бы пять членов ПБ из семи — без Троцкого и умиравшего Ленина, или нет, понятно иное. Безусловно, заставило Зиновьева действовать столь решительно появление в тот самый день, 8 декабря, в «Правде» статьи Сапронова «В чём заключается очередная задача партии?». Статьи, в которой руководитель профсоюзов страны открыто выступил против Зиновьева.
«О чём идёт спор? — вопрошал Сапронов. — Тов. Зиновьев поставил как новую задачу реальное проведение в жизнь рабочей демократии. Рабочей же демократии требуют и авторы статей (дискуссионного характера. — Ю.Ж.). И, несмотря на это единодушие, общий тон выступающих товарищей, отнюдь не принадлежащих к “присяжным оппозиционерам”, по отношению к статье тов. Зиновьева резко отрицательный (здесь Сапронов поспешил выдать желаемое за действительное. — Ю.Ж.). Чего-то тов. Зиновьев недоговорил».
И Сапронов поспешил договорить за руководителя Коминтерна, но своё: «Нам надо пересмотреть “офицерский состав” (т.е. секретарей ячеек, райкомов, губкомов, ЦК нацкомпартий. — Ю.Ж.) с точки зрения соответствия его новым задачам, в первую голову начиная с самых низов… Эта работа по обновлению аппарата без “назначений”, без “рекомендаций” и “согласований”, а путём действительных выборов должна быть начата немедленно… Партия должна, вплоть до низовых ячеек, заняться обсуждением важнейших вопросов нашей общей, а не только внутрипартийной, политики. На основе этого обсуждения проверить качество партийного аппарата и обновить его ещё до съезда».
Дискуссия? Вряд ли. Ведь она не должна переходить на личности, призывать к смене власти, пусть лишь партийной. Только предлагать собственное решение поставленной задачи. Не более того. Так откуда же столь внезапная вспышка воинственности? О том знали немногие. Избранные.
…Ещё летом состояние здоровья Ленина, и без того безнадёжное, резко ухудшилось. «Около 20 июня, — отмечали позже лечившие его врачи, — развилось новое обострение с явлениями возбуждения, бессонницы, не всегда ясного сознания, повторяющихся по нескольку раз галлюцинаций»{294}. Стало несомненным, что на выздоровление вождя больше рассчитывать не следует. Такое медицинское заключение и послужило основанием для публикации в «Правде» «Обращения ЦК РКПб) ко всем членам партии об учреждении Института В.И. Ленина» с директором Каменевым. Ему и следовало направлять «все записки, письма, собственноручные заметки и проч. В.И. Ленина»{295}. Словом, приступить к тому, что обычно делается лишь после смерти заслужившего вечную память человека. «Обращение» умолчало только об одном: почему и именно сейчас потребовалось создать такой институт.
Несмотря на всю трагичность известия, пришедшего из «Горок», руководители партии не так уж взволновались. Они уже привыкли к мысли о приближавшейся смерти Ленина. Смирились с нею, не очень задумываясь о её последствиях. Только новое сообщение — о заключении прошедшего 28 ноября консилиума{296}, оказавшегося последним (с этого дня прекратились и ежедневные подробные записи в «Дневнике дежурного врача»), напомнило о близящемся неизбежном. Заставило, наконец, понять: вождь не просто умирает. Смерть может наступить в любую минуту. Через день, неделю, в крайнем случае через месяц-другой. Не позже. Потому-то члены ПБ поспешили взять под свой контроль всё творческое наследие Владимира Ильича.
Принятое ими уже 29 ноября решение гласило: «Признать Институт В.И. Ленина единственным хранилищем всех рукописных материалов В.И. Ленина и относящихся к нему документов полицейских, жандармских и проч. Допустить временное исключение в отношении находящихся в распоряжении ЦК документов, имеющих особо секретный характер и не могущих в настоящее время быть переданными Институту»{297}.
Тем самым члены ПБ постарались обезопасить себя от внезапного появления новых, никому не ведомых статей и записок из «Горок». Способных, чего нельзя было ни в коем случае исключить, нарушить сложившееся равновесие сил на вершине власти. Ну, а политические «гиганты» — Зиновьев и Троцкий, скрывавшиеся под маской вожаков фракций, расценили полученные сведения как сигнал начать битву за право стать наследником вождя мирового пролетариата. Битву, в которой все средства допустимы. В которой оказались преданными забвению судьбы страны, погрязшей в экономическом кризисе, судьбы партии, раскалываемой не дискуссией, а честолюбием двух её вождей. Ведь Зиновьева и Троцкого теперь заботило лишь одно: успеть обойти соперника, доказав его несостоятельность, до смерти Ленина.
