Наконец, вот то, что записал следователь со слов самого Кузнецова: «Если бы стачечное движение в России приняло всеобщий характер и было бы углублённым движением, если бы им руководила оппозиционная группа в РКП — РКП, как и остальные политические партии, не может им руководить, — то оно могло бы, во-первых, выдвинуть новых вождей рабочего класса из самых недр последнего и (во-вторых) явиться движением международного рабочего класса за пролетарскую социалистическую революцию»{283}.
А вот и отрывок из собственноручного пространного — в тринадцать машинописных страниц, заявления Кузнецова:
«В чём заключается моя виновность, а также и виновность всех товарищей по заключению? В том, что мы нравственно сочувствовали друг другу, одинаково близко понимали нищету, страдания, горести, принуждение и несправедливость, переживаемые рабочими массами, пороки, преступления и безнаказанность одних, преследование за всякую малую попытку что-либо сказать — других.
Нас можно обвинять ещё в том, что мы стремились к облегчению величайших мук и страданий своего класса или хотя бы к прекращению всё разрастающегося материального бедствия его быта, а также и общей жизни…
Вот всё существо моего преступления, которое и служило побудительным стимулом недовольства линией, проводимой ЦК РКП. Участие в так называемой Рабочей группе РКП ни в коей мере не составляет того положения, что её участники являются сообщниками тайного общества (организации). Ни я, да никто из товарищей по заключению никогда не думали ни о бунте, ни об антисоветской пропаганде и вообще поставить себя в положение политических преступников и политически неблагонадёжных»{284}.
Ведший «дело» заместитель начальника Секретного отдела ОГПУ Я.С. Агранов попытался повлиять на мнение членов ПБ, которым через Дзержинского должен был направлять все материалы следствия иным образом. Решил связать «Рабочую группу» с Пролеткультом (Пролетарские культурно-просветительные организации). Созданным в уже далёком сентябре 1917 года. Имевшим до осени 1920, года, когда был подвергнут уничижительной критике сначала Лениным, а затем и ЦК, более 80 тысяч членов, занимавшихся в художественных, музыкальных, театральных, литературных студиях клубов Пролеткульта, имевшихся во всех губернских и в большинстве уездных центров страны. Ну как же не сделать всё возможное, дабы связать столь мощную, да ещё и вполне легальную структуру с заговорщицкими устремлениями «Рабочей группы»!
Только для подтверждения своей умозрительной гипотезы Агранов и начал допрашивать одного из инициаторов и главного теоретика Пролеткульта философа А.А. Богданова. Весьма удобную потенциальную жертву — с ним ведь неоднократно полемизировал сам Ленин, даже был вынужден посвятить критике взглядов того солидный труд «Материализм и эмпириокритицизм» (1908 г.). Агранов допрашивал, и неоднократно, но не прибегая к аресту, Богданова лишь на том основании, что Мясников в «Манифесте» и Кузнецов в листовках не раз ссылались на книги и статьи близкого им по духу философа. Правда, толковали чужие мысли по-своему.
Так, Кузнецов в одной из прокламаций писал, ссылаясь на Богданова: из-за прежнего пренебрежения большевиков к культурной работе рабочего класса партия оказалась неподготовленной к организации власти и хозяйства на своих, социалистических началах», почему и «пришлось прибегнуть к помощи опытных людей — «спецов», а затем им подчиниться».{285}
Если бы ОГПУ удалось подтвердить хотя бы косвенно некую связь «Рабочей группы» с Пролеткультом, то в «деле» могли бы появиться такие широко вто время известные имена, как наркома просвещения РСФСР А.В. Луначарского (к тому же женатого на сестре Богданова), видных большевиков-публицистов — заведующего Главлитом (политической цензурой) П.И. Лебедева-Полянского, полпреда в Швеции, а перед тем руководителя РОСТА (Российского телеграфного агентства) П.М. Керженцева, очень многих иных, связанных в недавнем прошлом с Пролеткультом.
Агранову добиться хотя бы частичного признания вины от Богданова так и не удалось. Слишком уж неравными были интеллекты полуграмотного чекиста и философа европейского уровня, и всё же результаты оказавшейся бесплодной инициативы Агранова не смогли избавить от затаённых страхов трёх членов ПБ. Зиновьева — как председателя исполкома Коминтерна и входивших в его состав от РКП Троцкого и Бухарина. Их же более чем проблематичная связь «Рабочей группы» с Пролеткультом должна была встревожить, взволновать, даже напугать то место в показаниях Кузнецова, где он говорил о вроде бы установленных прочных связях Центрального бюро, возглавляемого Мясниковым, с «раскольническими», то есть не входившими в Коминтерн, компартиями Европы: с Коммунистической рабочей партией Германии, Коммунистической рабочей партией Великобритании, Коммунистической рабочей партией Нидерландов, а также с леворадикальной оппозицией компартии Болгарии и только что пришедшими к руководству КПГ левыми Р. Фишер и А. Масловым. С теми, кто приступил к созданию нового, IV, Интернационала — Коммунистического рабочего{286}. Который, особенно после провала столь рекламировавшейся «победоносной» революции в Германии, вполне мог привлечь в свои ряды многие из партий, входящих в Коминтерн.
Сначала последовало бы возвращение в материнское лоно незадолго перед тем отколовшейся от КПГ левой фракции и превратившейся в Коммунистическую рабочую партию, а затем переход уже и всей КПГ на леворадикальные позиции, у которой вполне хватило бы сил и причин разорвать с Коминтерном за поддержку прежнего руководства в лице Г. Брандлера, которого Москва успела сделать единственным виновным в поражении революции.
Если бы немцы пошли по такому пути, то вскоре непременно покончили бы с монополией Москвы, ПБ РКП, Коминтерна, отвергнув право Зиновьева или Троцкого на какое-либо руководство ими. Ну, а такое означало бы и полный крах политики ПБ не только в мировом масштабе, но и в Советском Союзе.
Оценив ситуацию, ПБ приняло 1 ноября два закрытых постановления, должных определить судьбу членов «Рабочей правды» и «Рабочей группы», казавшихся тогда руководству РКП более опасными, нежели внутренний конфликт с Троцким.
«Ввиду того, — отмечало одно из постановлений, — что имеющийся в ЦКК следственный материал даёт все основания считать группу “Рабочая правда” чисто интеллигентской с враждебной марксизму идеологией, практически ставящей себе задачу максимальной дезорганизации РКП, считать необходимым более решительную борьбу с этой группой, одобрить меры по отношению к этой группе — арест членов этой группы. До окончания следствия, как правило, не освобождать никого из членов этой группы, если это не будет вызвано интересами самого следствия».
Другое постановление — по делу «Рабочей группы», носило внешне более примирительный характер. Оно признало возможным возвращение её лидера Г.И. Мясникова, высланного в Германию, в Россию, но при условии «получения от него письменного заявления для опубликования в печати об ошибочности и вреде для рабочего класса занятой им позиции». Сочло необходимым освободить из тюрьмы «рабочих, вовлечённых в “Рабочую группу”, но не принимавших руководящего активного участия в этой организации». От руководства же — членов Центрального и Московского бюро — потребовало на удивление малого: «таких же заявлений, как и от Мясникова, причём, как правило, при освобождении посылать на работу в другие районы страны»{287}. И только.
Однако три недели спустя ПБ вновь изменило отношение к «Рабочей группе». Несмотря на прежнее заверение о неприкосновенности Мясникова после его возвращения на родину, как только он приехал в Москву, одобрило предложение Дзержинского об аресте лидера «Рабочей группы». Утвердило такое решение пятью голосами — Каменева, Рыкова, Томского, Молотова, Рудзутака при двух «против» — Калинина и Бухарина{288}. Отсутствовавшие на заседании Зиновьев, Сталин и Троцкий, судя по всему, поддержали большинство. Во всяком случае, от них каких-либо возражений ни по телефону, ни письменно не последовало.
Помимо Мясникова в тюрьме оставили столь же видного лидера группы Кузнецова, а также Ф.Г. Порестатова — слесаря 2-го кабельного завода, организовавшего подпольную типографию, в которой и были напечатаны на стеклографе несколько листовок тиражом 70–80 экземпляров{289}. Действительно опасных своими призывами: отказаться от дальнейшего проведения НЭПа, называемого новой эксплуатацией пролетариата; отрешиться от тактики единого фронта, доказавшего в Германии свою несостоятельность признать Октябрьскую революцию буржуазной, почему и готовиться к новой, действительно социалистической. Призывами, которые в условиях острейшего экономического кризиса могли увлечь за собой не только рабочих — коммунистов, но и те самые 80–90 процентов (по оценке Зиновьева) пролетариев, так и не вступивших в партию.
