— Верю, — Дарзинь сидел, низко склонив голову. Утром Дарзинь пришел в Комитет госбезопасности.
17
Стус вернулся из перевязочной в палату и сразу лег. Смутное беспокойство, которое он ощутил вчера вечером, постепенно переходило в предчувствие реальной опасности. Откуда она надвигалась, он не знал, и лихорадочно пытался определить свою позицию на тот случай, если придется на ходу принимать мгновенное решение.
Но он был достаточно умен, чтобы не понимать главного — если он действительно оказался в поле зрения чекистов, то их подозрения опираются на неопровержимые факты. Оставалось одно: сделать все возможное, чтобы вообще избежать встречи с чекистами. Его пребывание в больнице отдаляло эту встречу на время. Казалось, за эти дни можно было обдумать все в спокойной обстановке. Но покоя не было. Он обдумывал возможные варианты исчезновения из Риги по выходе из больницы, но его мысли, помимо воли, возвращались к старухе, которая так внимательно смотрела на него, когда он выходил в коридор. Сначала как-то не придал этому значения. Старуха как старуха. Простое любопытство. Но чем больше думал о ней, тем больше находил в ее облике что-то знакомое. Где и когда он встречал это лицо? Он вспомнил. Это же тетка Варвара, родственница его приемного отца. Варвара-схимница, как ее звали домашние. Даже свой белый больничный головной платочек она закалывает у подбородка английской булавкой, как когда-то закалывала черный. Это она! Стуса словно что-то толкнуло и подбросило на кровати. Он сел и испуганно оглянулся на старика Кукушкина, лежа читавшего газету.
Что если Варвара подойдет к нему в коридоре и назовет его по имени: Павел, а не Алексей? у него уже не было сомнения в том, что старуха узнала его. Но разве можно было предвидеть такой оборот дела заранее?
Чекисты были далеко. Тетка Варвара была здесь, рядом. Опасность разоблачения неожиданно подступила вплотную. Здесь оставаться нельзя. Сейчас, немедленно, надо принимать решение.
После врачебного обхода Кукушкин выпил свой чай укрылся с головой и уснул.
Стус попробовал разбудить, легонько потряс за плечо, но Кукушкин только перевернулся на другой бок.
Тогда он подошел к двери, прислушался, В коридоре стояла тишина. Плафоны погасли, лишь в конце коридора светилась настольная лампа на столе дежурной сестры. Стус плотно закрыл дверь, посмотрел на старика Кукушкина. Тот крепко спал. Подошел к открытому окну и тихо лег на подоконник. Осторожно перекинул правую ногу, потом левую…
До кладбища Стус дошел еще затемно…
Уже давно взошло солнце, и его слепящий диск прополз четверть небосвода, а Стус все еще лежал в кустах. Больничная одежда привлекла бы внимание любого человека, оказавшегося поблизости. И он лежал тихо, боясь пошевелиться.
Там, за оградой, кипит жизнь с ее постоянным шумом, звоном и грохотом. В хорошую погоду сияет солнце и дует ветерок, который приносит с юга еле уловимый, чуть терпкий аромат разомлевших на солнце трав, а с севера — ту особую, ни с чем не сравнимую свежесть, по которой угадывается близость моря. А здесь, на кладбище, всегда царит прохлада и полумрак. Густые ветви каштанов и лип в боковых аллеях сплелись над головой и едва пропускают дневной свет.
Здесь даже птичьи голоса особенные. Птицы не выводят нескончаемые рулады, они даже не поют, а как бы тихо переговариваются друг с другом. Даже скандалистки-сороки не ссорятся между собой. Они чинно разгуливают по усыпанным песком дорожкам, чем-то напоминая дам, одетых в траур.
Наконец, невнятно бормоча и качая кудлатой головой, около могилок появился “Черный беркут”. Стус тихонько позвал его. “Беркут” приблизился и раздвинул кусты. Глаза его округлились.
— Я здесь с ночи. Никто об этом не знает. Спрячьте меня туда, — Стус указал рукой на могилки.
“Беркут” словно оцепенел.
— Важное сообщение, — выдохнул Стус.
Эта фраза, казалось, подстегнула “беркута” и он отступил в сторону, давая Стусу дорогу. Тот пополз, извиваясь ужом, и лег около могилы. “Беркут” постоял с полминуты, внимательно оглядываясь по сторонам, и Стус увидел, как тяжелая каменная плита с беспорядочно высеченными именами Зенты и Айны начала медленно подниматься, открывая черный, дохнувший сыростью, провал. Стус сполз туда ногами вперед. Как в пасть бегемота.
Пройдя коридором, они оказались в комнате, стены которой были выложены кирпичом. “Беркут” подошел к столику и зажег керосиновую лампу. Усадил Стуса на табурет, а сам сел напротив на продолговатый оцинкованный ящик.
— Несколько дней назад мой человек проник в квартиру сестер Саулите, но там не оказалось ни одной картины, — сказал “беркут” в раздумье.
— Все картины, в том числе и “Вечер”, сестры передали на выставку в музей латышского и русского искусства.
— Это и есть ваше важное сообщение? — мрачно усмехнулся “беркут”.
Стус молча кивнул головой.
— Почему так поздно? Где вы пропадали десять дней? Мои люди с ног сбились, разыскивая вас. И вот вы в таком виде, словно сбежали из больницы.
— Да, так и есть. Пришлось бежать.
— С самого начала. Подробно! — приказал “беркут”.
По мере того, как Стус рассказывал обо всем, что произошло с ним в последнее время, лицо “беркута” приобретало выражение жестокости и непреклонности. Темные глаза полыхали мрачным огнем.
Но Стус, взволнованный собственным рассказом о перипетиях, которые ему пришлось пережить, ничего не замечал. Поэтому его вопрос, в который он вкладывал столько надежды и веры, выглядел так наивно, что лицо “беркута” исказилось саркастической улыбкой.
— Что вы сказали? — переспросил он.
— Вы меня спрячете здесь или в другом месте? — повторил Стус. — Лучше бы здесь. Я в таком виде, — Стус одернул свою пижаму.
— И что дальше?
— Мне нужен паспорт на другую фамилию — это в ваших возможностях. Все остальное я сделаю сам.
— Что сам?
— Я все обдумал. Уеду подальше. В Якутию. На Дальний Восток. Буду работать кем смогу. Не найдут.
— Не продолжайте, — перебил его “беркут”. — Все это ребячество. Глупо. Вы забываете, Стус, что живете в середине двадцатого века.
— Но люди убегают из лагерей, из тюрем. Без документов. Как-то устраиваются…
— Вы не имеете права на мою помощь, Стус. Для вас светили люстры концертных залов, вам дарили цветы… Но в это время я, заточенный в этом подземелье, был властелином вашей души. У вас нет будущего, Стус.
“Беркут” встал и отошел в угол комнаты.
— Дайте мне хотя бы костюм и обувь. Часть задания я все-таки выполнил.
