— Ну что с ней делать? — вздохнула Елена. — Запугана, забита, смотреть невозможно. Боится, если будет много есть, я ее выгоню. Отец же выгнал, не говоря уж про мужа — тот вообще калым обратно потребовал. Муж ее до свадьбы изнасиловал, — объяснила она. — Ей тогда двенадцать лет было. И жениться не собирался: у них, если до свадьбы порчена, неважно кем, то уже не женятся, — зло усмехнулась она. — Но отец ее умный оказался. Его сын, Манзуры старший брат, на сестре того, который изнасиловал, женат. Отец и сказал: раз он на твоей сестре не женится, ты свою жену — его, значит, сестру — из дому выгоняй вместе с ребенком.
— Как это? — не понял Василий. — А сестра, то есть жена, при чем?
— Да вот так. Жена ни при чем, но выгнал ее супруг за милую душу, в чем была. С грудным ребенком, как папаша велел. Никто, между прочим, и не удивился. Родственники посовещались и решили, что выгоднее того мерзавца на Манзуре женить, чем его выгнанную сестру с ребенком кормить. Такая вот семейная идиллия. Ну, а уж когда она в больницу попала!.. — Елена махнула рукой. — Родить не смогла, на животе шрам, доктор ее голую видел, когда резал… Хорошо, что только в дом не пустили, могли и убить.
Пока Елена рассказывала все это оторопевшему Василию, девочка встала и, подойдя к ней поближе, что-то проговорила.
— Не выдумывай, Манзура, — сказала Елена. — Куда это ты пойдешь на ночь глядя?
Но та отрицательно покачала головой, еще что-то быстро пробормотала по-таджикски и выскочила из комнаты.
— Куда она? — спросил Василий.
— Сказала, у соседей переночует, — пожала плечами Елена. — Она с их дочками в лянгу играла, пока нас ждала, и те ее позвали ночевать.
Кажется, Манзура в самом деле играла в лянгу — подбрасывала ногой обрывок бараньей шкуры — вместе с другими девочками, пока ждала во дворе; теперь Василий вспомнил, что мельком видел это в окно. Или просто ему хотелось так думать? При мысли о том, что они с Еленой могут так и не остаться до утра вдвоем, его охватывало отчаяние. И ему совсем не хотелось переживать о девочке с длинными суровыми глазами.
— Машина утром будет, — сказала Елена, глядя в окно на убегающую Манзуру. И, не оборачиваясь, добавила почти неслышно: — Иди ко мне, родной мой…
* * *
— Но почему, Лена, почему? — Василий слышал свой голос словно со стороны и чувствовал отвращение от того, как жалко, как беспомощно звучит его голос. — Ты же сама говорила, что это дикость средневековая — ну, про Манзуру — и сама же… Зачем тебе к нему возвращаться, кто он тебе? Как будто он за тебя калым заплатил! — Эти, совсем уж глупые, слова вырвались у него с особенным отчаянием.
— Калым? — усмехнулась Елена. — Можно считать, что так. Васенька, не будем об этом говорить, а? Одна ночь у нас с тобой, и ведь светает уже…
— Да почему же одна? — выдохнул он, притягивая ее к себе. Не сопротивляясь, Елена сразу же подалась к нему, уткнулась лбом ему под горло и поцеловала в грудь, в твердую ее середину. — Лена, мне жить не хочется, как подумаю, что ты… Я завтра комнату сниму, то есть сегодня уже, а потом, может, мне от работы дадут. Или сразу на фронт отпустят! — Он сам не заметил, как вырвалось то, что гвоздем сидело у него в голове постоянно. — И мы тогда с тобой вместе можем уйти, ты же врач, помнишь, тоже хотела?.. Что ты? — спросил он, заметив улыбку, мелькнувшую в ее глазах.
— Ничего, просто… Чище тебя я не знаю человека. — Она провела пальцами по его лбу, легко коснулась ресниц. — Другой бы Париж и бриллианты обещал, а ты — на фронт.
— Но я же не могу — Париж… — растерянно пробормотал Василий.
— А мне и не надо. Париж! Да я, если бы с тобой, в погребе без света готова всю жизнь просидеть, у тебя вон огонечки золотые в глазах так и сияют, всю ты мне душу растревожил!
— Никуда я тебя не отпущу, — сказал он. — Как хочешь, Лена — никуда. Медикаменты Манзура отвезет, а ты…
— Чистый, чистый мальчик… И недолюбленный, — тихо проговорила она. — Вася, я не хотела с тобой об этом, но, видно, не получится умолчать. Я ведь хуже прокаженной, неужели не понимаешь?
— Не понимаю. Ты преувеличиваешь, Лена. Все преувеличивают, — сердито добавил он, вспомнив Сыдорука.
— Все еще и преуменьшают. Думают, дело только в том, что я супруга чекистского начальника. А я не супруга его, а заложница, в самом деле хуже, чем Манзура у своего мужа! — почти выкрикнула Елена. — Ту хотя бы купили за мешок риса, и все. Рис верни и иди на все четыре стороны, если не боишься с голоду подохнуть. А я… Он меня прямо у себя в кабинете купил, — жестко сказала она. — Непосредственно при исполнении служебных обязанностей. И возвращать мне ему в обмен на свободу нечего. Нас тогда из Петербурга выселяли, — уже спокойно, как о посторонней, сказала она; глаза ее погасли, голос звучал теперь бесстрастно. — Ты, может быть, слышал, целый процесс был по высылке дворян. Хотя ты, наверное, учиться уже позже приехал. Ну, неважно! То есть это вообще дворян выселяли, а папу не выселить должны были, а посадить или расстрелять. Из-за Игоря с Димой, — пояснила она, предупреждая его вопрос. — Мне товарищ Крюков так и сказал: вы, сказал, Елена Клавдиевна, что предпочитаете — чтобы папаша ваш скорым делом от пули скончался или чуть позже, естественной лагерной смертью?
— Лена… — выдохнул он, снова пытаясь притянуть ее к себе. Но на этот раз Елена отстранилась и продолжила, глядя перед собой пустыми глазами:
— Но я вам, сказал, могу предложить еще один вариант. Учитывая вашу привлекательную внешность и хорошие манеры. Я думала, он меня просто здесь же, на столе в кабинете, изнасилует, — усмехнулась она. — Но у него, оказывается, были на меня более радужные планы. Он, оказывается, все свое босоногое деревенское детство грезил, что сделается большим человеком и возьмет себе такую жену, как барышня из имения. Чтобы фамилия у нее была благородная, чтобы по-французски говорила и с супругом на «вы». Такая вот была у мальчика мечта. И он ее осуществил.
— Но ведь это давно было, — с трудом выговорил Василий. — Теперь же, ты сама говоришь, он…
А что изменилось? — пожала плечами Елена. — Он все эти годы по таким дырам служит, что, кажется, там и грамотных на сто верст вокруг не должно быть. А все равно мы с папой как под дамокловым мечом. То и дело кто-нибудь из крюковских сослуживцев отметит: а у отца-то вашего, Елена Клавдиевна, фамилия редкая… Иностранная, наверное? У вас небось и родственники за границей имеются? И все, у меня сразу лихорадка начинается, думаю, вот-вот папу арестуют. Перед Крюковым на коленях ползаю, чтобы он перевода добился. На новом месте ведь, может быть, не вдруг догадаются…
— Лена, ты прости, что я так, — задыхаясь, проговорил Василий. — Я понимаю, чужую беду руками разведу… Но ты же мне не чужая! Ну не могу я, чтобы с тобой все это!..
