Урсуле дали указание организовать в Женеве встречу с курьером, который должен был передать ей значительную сумму денег, после чего Урсула должна была доставить ее через границу в Германию Розе Тельман, жене заключенного под стражу руководителя КПГ Эрнста Тельмана. Все это было достойно восхищения как “жест международной солидарности”, но и Урсуле, и Обермансу, и обоим англичанам путь в Германию был закрыт – там им грозил немедленный арест. Она размышляла, не стоит ли попытаться осуществить эту поездку с помощью немецкого паспорта Ольги Мут. “При неудачном стечении обстоятельств она бы могла сказать, что я его у нее украла”. Но никакая маскировка не помогла бы Урсуле стать на шесть дюймов ниже, состариться на двадцать пять лет и превратить карие глаза в зеленые. Олло согласилась отправиться в путь сама. Никому не придет в голову заподозрить в седовласой няне курьера, доставляющего коммунистам деньги, а она могла сделать вид, будто направляется с визитом в приют для осиротевших детей военных, где выросла. Больше всего Олло волновалась о Нине. “Я женщина старая, чего мне бояться, даже если ничего не получится? Но вот разлуки со своей девочкой я не переживу”.
В 12 часов дня в следующее воскресенье Александр Фут ждал курьера у входа в ботанический сад Женевы. Как и было условлено, он надел темно-синюю фетровую шляпу, под правой мышкой сжимал сложенный зонт, в правой руке держал пару кожаных перчаток, а в левой – номер Picture Post. Передача денег заняла меньше минуты. Дома Урсула, вскрыв корпус одежной щетки, плотно уложила внутрь деньги и заклеила его. Олло, “простодушная, низенькая и неприметная”, отправилась в Германию. Если бы нацисты узнали о ее планах, она бы уже не вернулась.
Поначалу, увидев на пороге своей квартиры незнакомую женщину, Роза Тельман насторожилась, опасаясь, что ее подослали нацисты. Но, зайдя внутрь, Олло удалось убедить ее, что деньги предназначались “для материальной поддержки голодающих семей” жертв нацизма. На следующий день в одном из парков Берлина Олло передала ей сумку с одежной щеткой. Женщины обнялись и всплакнули. “Я никогда этого не забуду”, – произнесла Роза.
“Все отлично”, – объявила Олло, поднявшись по тропинке к “Кротовому холму”. Увидев ее, Урсула испытала облегчение и глубокую благодарность. Но когда няня сгребла в охапку ее трехлетнюю дочь и сжала ее в объятиях, от взгляда Урсулы не могло ускользнуть, что “ее интересовала только Нина”.
Некогда тихая гавань, Швейцария постепенно превращалась в капкан. Полиция усилила поиски нелегальных передатчиков, иностранцы подвергались более пристальному наблюдению со стороны швейцарских властей. Гиммлеровские охотники за шпионами удвоили свое рвение. “Насколько я могла судить, за мной не следили”, – писала Урсула. Но всякий раз, включая передатчик, она думала, что этот раз может оказаться последним. Банковские службы Швейцарии ужесточили требования к зарубежным транзакциям, и поток денег из Москвы иссяк. Теперь, кроме своей семьи и Олло, Урсула содержала еще Фута, Бертона и Оберманса. Центр обещал выслать еще денег. Но никаких денег не поступало.
Однажды в дом без предупреждения заявился крайне дотошный сотрудник швейцарской службы безопасности. Урсула ловко парировала все его вопросы, а потом спросила: “Почему нейтральная, демократическая Швейцария с подозрением относится к немцам, преследуемым Гитлером, вместо того чтобы обратить внимание на немецких нацистов, которых в стране более чем достаточно?” Чиновник с сожалением ответил: “Я бы и сам был этому рад”. Этот визит лишь нагнетал тревогу. Лен Бертон выкопал в лесу яму, положил доску, присыпав ее сверху землей и листьями, – это был тайник для передатчика на случай чрезвычайной ситуации.
Александру Футу нравилась Урсула, но ее предложение взять ее в жены застало его врасплох.
Урсулой двигали отнюдь не романтические порывы. По истечении срока действия немецкого паспорта Урсула лишалась легального положения, и пока единственным прикрытием мог стать поддельный боливийский документ. Но став женой англичанина, она могла претендовать на британское гражданство и подала бы в женевском консульстве заявление на британский паспорт. В таком случае, если нацисты нападут на Швейцарию, она могла бы бежать в Лондон, где была вся ее семья.
Центр одобрил этот план, и Фут принял предложение Урсулы. “В то время в Швейцарии заключалось множество mariages blancs [формальных, фиктивных браков] исключительно ради официальных документов”, – писал он. Урсула заверила его, что “он сможет в любой момент получить развод”. Единственным препятствием было то, что сама она еще оставалась замужем за Руди, который находился где-то в Китае. Фут был по натуре авантюристом, но даже он считал двоемужие непозволительным. И опять же проблема решалась кардинально просто: Фут заполнил официальное свидетельское заявление для швейцарского суда по бракоразводным процессам, где утверждал, что Рудольф Гамбургер (чье местонахождение на данный момент неизвестно) совершил “адюльтер с одной из Сониных сестер в лондонском отеле”. Разумеется, Руди ничего подобного не делал, скорее уж речь могла идти о самом Футе и Бригитте. Годы спустя Фут “без всякой тени смущения рассказывал о своем лжесвидетельстве в швейцарском суде”, но Урсуле эта махинация всю жизнь не давала покоя. 26 октября 1939 года ее брак был расторгнут по причине измены, совершенной Рудольфом Гамбургером. Трудно было бы представить себе более несправедливый вердикт по бракоразводному процессу.
В начале декабря Франц Оберманс не пришел на запланированную встречу в Цюрихе; не появился он и на повторной встрече неделю спустя. Всерьез обеспокоившись, Урсула в нарушение всех правил позвонила в его квартиру во Фрибуре. Неизвестный голос сообщил в ответ, что Оберманс там больше не проживает.
Остается загадкой, почему швейцарская полиция так долго не замечала ничего подозрительного в Эрики Ноки, мужчине с запоминающимся шрамом на лице, который путешествовал по финскому паспорту, выданному в Канаде, и не говорил при этом ни по-фински, ни по-английски. При обыске в его квартире было обнаружено “скопище радиодеталей”, и Оберманс был арестован. Урсула знала, что в полицейском досье должно было упоминаться, что “Эноки” однажды видели в “Кротовом холме”. В ту ночь они с Леном извлекли радиопередатчик из буфета, завернули отдельные части, чтобы защитить их от влаги, и закопали их в лесу. С тех пор при необходимости связаться с Москвой передатчик приходилось откапывать и вновь собирать. О радиограммах из постели можно было забыть.
Полиция быстро установила личность Оберманса, и гестапо, узнав, что судимый ранее коммунист-агитатор оказался в руках швейцарских властей, потребовало немедленно его экстрадировать. Швейцария ответила на требование отказом, сославшись на уже возбужденное местными властями расследование по делу о нарушении паспортного режима. На этот раз невезучему шпиону повезло. Все оставшееся военное время Обермансу предстояло провести в относительно комфортабельном лагере в Швейцарии.
