до конца» (Гессен И.В. Судебная реформа).
И, конечно, в условиях нарастания политического кризиса и революционных настроений в стране никого не могла удовлетворить статистика обвинительных приговоров – таких, по данным Министерства юстиции, около 12,5 %, остальные же 87,5 % приходились на приговоры об оставлении в подозрении (Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. СПб.: 1899).
Судебная реформа призвана была многое изменить, но вот подвергать сомнению сентенцию «dura lex, sed lex», известную ещё со средних веков, как мы понимаем, никто задачу не ставил.
Беспрецедентное в российской юридической практике оправдание Засулич, совершившей тяжкое преступление, открыло новый этап и в русском уголовном процессе, и в российской истории: терроризм теперь есть легальная форма политической борьбы, а государство лишено своего сакрального права на насилие. Отставной подпоручик Сергей Степняк-Кравчинский[73] – результативный боевик-народоволец, приговорённый за революционную деятельность к смерти как в России, так и в Италии, признавался в том, что «событие 24 января имело огромное значение в развитии терроризма. Оно озарило его своим ореолом самопожертвования и дало ему санкцию общественного признания».
Судебный процесс теперь становится мощным средством политической пропаганды, а адвокаты выбирают своей главной мишенью для критики существующий государственный строй и безжалостный к простым людям бюрократический аппарат.
Защищая убийцу министра внутренних дел В.К. фон Плеве эсера Егора Сазонова, адвокат Н.П. Карабчевский увидел возможность для смягчения вины террориста в обвинительном акте, переключив внимание суда на преступления самой жертвы, – министр руководил подавлением крестьянских волнений в Полтавской и Харьковской губерниях, в ходе которых было разгромлено около 200 помещичьих усадьб, и суд согласился с его доводами заменив смертную казнь каторгой[74].
Заведующий секретной агентурой III Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии К.Ф. Филиппеус докладывал шефу жандармов: «Почти все подсудимые пользуются малейшим случаем, чтобы выразить свой взгляд на существующий порядок, на его ненормальность, на необходимость иного, лучшего устройства общества», причём одни (“подобно Орлову”) “высказывают чисто социалистические и даже коммунистические воззрения, подробно развивают мысли о негодности настоящего общественного строя… выступают апостолами нового социального и политического учения, впервые заявляемого громогласно” а другие (“как Ткачёв”) “противопоставляют новое общество старому, отживающему, открыто объявляют себя нигилистами и смело поднимают знамя этого нового общества”…» (Нечаев и нечаевцы: сборник материалов. Серия 5 Политические процессы 60-80 гг. М.:,Л.: социально – экономическое издательство. 1931).
Ярославль. Рождественская улица и Духовная консистория. 1913. Открытое письмо.
На «процессе 50-ти» Пётр Алексеев – молодой рабочий фабрики шерстяных изделий Дж. Торнтона в Петербурге – выступает с яркой, обличительной речью: «Поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, ограждённое солдатскими штыками, разлетится в прах!» (Думаю, что не случайно Максим Горький выберет его в качестве прототипа Павла Власова – главного героя своего романа «Мать».)
Ипполит Мышкин, осуждённый по «Большому делу» – «процессу 193-х», – обращался к многочисленной публике, до отказа заполнившей судебный зал, со словами: «Это не суд, а просто комедия или нечто худшее, более отвратительное, позорное… чем дом терпимости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человека»[75]. Когда подпоручика Владимира Дубровина, уже упоминавшегося в тексте, после его отчаянного сопротивления при аресте, связанным вывели на улицу, он тоже обратился к толпе: «Братцы, меня арестовали за то, что я защищаю свободу… Царей да императоров, которые податями высасывают нашу кровь, следует убивать…». Об этом рапортом докладывал шефу жандармов А.Р. Дрентельну начальник Петербургского жандармского управления (ГАРФ. Ф. III. Отд. 3. Эксп. 1878. Д. 479. Л. 4,5–5 об.).
Присяжный поверенный Д.В. Стасов с судебной трибуны говорил, обращаясь к публике: «Никакие политические процессы, никакие заключения не остановят того хода мысли, который есть неотделимое достояние жизни общества в данный момент его исторического развития» (Троицкий Н.А. Адвокатура в России и политические процессы 1866–1904 гг. Тула: Автограф, 2000).
Уже в реформированных судах по целому ряду дел (а в большинстве случаев они проходили с участием присяжных заседателей) пересматривался не только основополагающий принцип всеобщего равенства перед законом, но и подвергались переоценке конкретные статьи уголовного закона, понимаемые защитниками как предусматривающие чрезмерно строгие с точки зрения полагавшегося по ним наказания, которое, например, не могло быть применено, исходя не из обстоятельств совершенного преступления, а ориентируясь исключительно на господствующее общественное мнение – «глас народа». Во многом это объяснялось самим составом присяжных коллегий. Несмотря на известные ограничения в виде имущественного или служебного ценза, установленные судебными уставами, большинство присяжных составляют крестьяне. В Сенат поступают «заявления о том, что присяжные заседатели для своего пропитания и найма помещений в уездном городе закладывают носильное платье (заявление Ставропольской земельной управы Самарской губернии) и даже просят подаяние на улицах (заявление Казанского губернского земского собрания и др.)», то есть вынуждены «прибегать для своего пропитания к средствам, не совместимым с характером и важностью их судейских обязанностей» (ЦГИА СССР. Ф. 1142. Оп. 1071884. Д. 63. Л. 37; цит. по: Немытина М.В. Пореформенный суд в России: деформация основных институтов уставов 1864 г. // Правоведение. 1991. № 2).
«Юридическая газета» по поводу одного из решений Московского мирового съезда писала: приговор это «показал, что суд у нас и после введения мировых судебных учреждений остаётся только судом по закону, но не по совести».
При всём этом у суда было право на смягчение наказания в различных вариантах: как при признании подсудимого заслуживающим снисхождения, так и без этого, как с участием присяжных заседателей, так и при их отсутствии. В комментариях Н.С. Таганцева к ст. 135 Уложения говорится, что «65. Право смягчения на одну или две степени принадлежит суду, как при решении дела с участием присяжных заседателей, так и без онаго. 66. Поэтому суд имеет право смягчать наказание на одну или две степени, хотя бы присяжные и не признали подсудимого заслуживающего снисхождения. 67. При этом основанием для смягчения, как по ст. 828 уст. уг. суд., так и по ст. 774, могут служить одни и те же обстоятельства» (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1885 года. Издано Н.С. Таганцевым. СПб., 1892).
Довольно успешный адвокат Алексей Михайлович Унковский, ставший широко известным после своей многолетней борьбы в качестве уездного судьи с Тверским губернатором А.П. Бакуниным, злоупотреблявшим своей властью, так писал в журнале «Современник»: «Мы стали понимать, что действительное владычество закона не есть такое благо, которое достигалось бы посредством одного провозглашения его на бумаге. Мы начинали видеть, что действительное существование этого блага зависит от множества разнородных условий, которые не могут быть созданы одним почерком пера без всяких хлопот и разъяснений…».
Организаторы динамитного взрыва под императорской столовой в Зимнем дворце, в
