ним положительно не уживаются недоброжелательство к народу и желание гибели его освободителя». Присяжный поверенный В.Ф. Леонтьев, представлявший интересы Веры Фигнер на процессе «14-ти» в Санкт-Петербургском военно-окружном суде, описывал свою подопечную как относящуюся к таким тонким натурам, которые
«так страстно любят правду, что во имя этой любви к правде, во имя осуществления идеалов правды не могут остановиться и перед необходимостью пролития крови». Напомню, что Вера Николаевна обвинялась к подготовке двух покушений на императора: в Одессе в 1880-м и в Санкт-Петербурге в 1881 году, организации ограбления харьковского казначейства и убийстве одесского военного прокурора В.С. Стрельникова.
На «процессе нечаевцев», которых обвиняли в «заговоре с целью ниспровержения правительства во всём государстве», адвокаты выработали несколько основных линий защиты, в том числе:
– опровержение обвинительного акта и собранных по делу доказательств;
– умаление значимости революционных сил как угрозы для существующего государственного устройства и общественных настроений;
– «поэтизация» нравственного облика подсудимых.
Адвокаты Александр Иванович Урусов и Владимир Данилович Спасович – безусловные «звёзды» судебных дебатов, затмившие своих клиентов. Кстати, по требованию защиты на суде зачитываются целые параграфы запрещённого «Катехизиса революционера», что способствовало росту его невероятной популярности среди молодёжи (Шамшина А. «Назад в будущее»: об участии присяжных поверенных в политических процессах: Историческая заметка. www.zakon.ru).
Как увлекательный спектакль воспринимает петербургская публика полемику двух выдающихся ораторов в судебном процессе по делу (здесь, правда, история чисто уголовная) обвиняемой в убийстве собственного мужа крестьянки Мавры (Марфы) Волоховой: обвинителя Михаила Фёдоровича Громницкого и защитника князя Александра Ивановича Урусова. Очевидцы этого правового триумфа говорили о том, что князь вызвал «неслыханный восторг присутствующих после защитительной речи (…) сломившей силой чувства и тонкости разбора улик, тяжкое и серьезное обвинение» (Кони А.Ф. Новые мехи и новое вино. Книжки недели. № III. 1893).
Надо признать, что всем этим знаменитым и очень дорогим адвокатам своими «затейливо ловкими речами» удавалось настолько далеко уводить судебное следствие от положений действующего уголовного закона, что в итоге присяжные заседатели часто терялись и просто забывали о том, что на скамье подсудимых находятся хладнокровные убийцы, террористы, а не только борцы за светлое будущее всего человечества и случайно оступившиеся. Как писал член Петербургского окружного суда П.С. Пороховщиков, публиковавшийся под псевдонимом П. Сергеич, в своей ставшей довольно популярной книге «Искусство речи на суде»: «В нашем суде существует поговорка: истина есть результат судоговорения. Эти слова заключают в себе долю горькой правды. Судоговорение не устанавливает истину, но оно решает дело. Состязательный процесс есть только одна из несовершенных форм общественного устройства, судебные прения – один из несовершенных обрядов этого несовершенного процесса». (Сергеич П. Искусство речи на суде. М.: Юрайт, 2017).
Здесь нам необходимо ещё одно отступление.
Соотношение морали и права, не как права действия, поступка, а как совокупности законов, – неисчерпаемая тема сотен научных работ и исследований. Следуя за великим Иммануилом Кантом, который, как известно, утверждал, что единственные объекты практического разума, которые выступают в форме моральных императивов, – это объекты доброго и злого: «Доброе же или злое всегда означает отношение к воле, поскольку она определяется законом разума – делать нечто своим объектом», выдающиеся российские юристы в своих трудах и на практике – в судебных заседаниях, – по сути, начали подвергать сомнению право государства на насилие, как минимум – карать преступников, совершивших государственные преступления, без учёта их моральных обстоятельств, убеждений и нравственных позиций. Отчасти это объяснялось различными подходами к проведению законодательной и судебной реформ, в ходе которых германские, австрийские и часть французских законов просто переписывались, а после их поспешной адаптации для внутрироссийского употребления оказывалось, что отдельные положения в действующем законодательстве прямо противоречат друг другу. В одной из пояснительных записок к проекту устава уголовного судопроизводства указывалось на это: «уголовное наше судопроизводство никогда не подвергалось общему полному пересмотру и не было предметом особой систематической законодательной работы. Нынешняя книга II, т. XV Свода Законов есть не что иное, как собрание разнородных постановлений, частью оставшихся от древнего нашего законодательства, частью же изданных впоследствии, в разные времена, при общих или частных преобразованиях в судебной и административной частях, или же нередко и для разрешения каких-либо частных, или по мере отдельных вопросов. От сего происходит, что сии постановления вообще не полны, не имеют необходимой между собой связи и надлежащего единства, а иногда и противоречат одни другим» (Гессен И.В. Судебная реформа. СПб.: Книгоиздательство П.П. Гершунина, 1905).
Как и сегодня, отдельной проблемой были низовые (уездные) суды. По свидетельству статс-секретаря департамента гражданских и духовных дел Государственного совета Н.И. Стояновского, большинство судей во многих из них были неграмотны или, в лучшем случае, малограмотны. Он же утверждал, что «если бы нас в то время спросили: что же такое суд? где же он? – то мы были-бы в затруднении и не знали, что сказать. Настоящего суда не было, а была одна только всевластная всемогущая полиция». Поэтому никого не удивляют такие судебные дела, как: «о найденных в лесу костях, неизвестно кому принадлежащих, по-видимому солдатских (по причине найденной между ними солдатской пуговицы)», «о подложном присвоении крестьянскому мальчику Василию женскаго пола», «об угрозах дворянина NN учинить над собой резьбу», «об учинении мещанскому старосте кулаками буйства на лице» и т. д. (оригинальная орфография документов соблюдена).
О зависимости местных судов от губернских руководителей просто ходили легенды. Архангельский губернатор, требуя от председателя судебной палаты «принять правильное решение» по одному из дел, видя его упорство, решил подтвердить свою позицию палкой, и только чудо и природная ловкость спасли судью от физической расправы и публичного позора.
Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор Св. князь А.А. Суворов[72], рассматривая жалобу на членов коммерческого (вторая инстанция) суда, повелел всех их арестовать. Судьи «побежали» за защитой к министру юстиции, который решение губернатора отменил. Правда, потом князь признался, что наложил резолюцию, не читая обращения.
В Курской губернии во время ревизии сенатора Дурасова было установлено, что по указанию губернатора нерассмотренные дела местного суда были просто затоплены в реке. Принципиальный ревизор, снарядив для этого целую флотилию лодок, лично возглавил вылов судебных материалов из воды.
И.В. Гессен в другой своей книге «Великие реформы 60-х гг. в их прошлом и настоящем», описывал порядки, существовавшие в российском дореформенном суде: «Докладов дела, которых требует закон, в действительности не происходило никогда, судьи подписывали решения, заготовленные канцелярией (…) пришлось видеть протокол предварительного следствия о женоубийстве, подписанный чернилами разных цветов, семью должностными лицами, составлявшими временное отделение земского суда, в том числе исправником, становым приставом, уездным стряпчим, депутатом со стороны государств. имуществ и священником, увещевавшим подсудимого. Оказалось, что протокол написан письмоводителем станового пристава и ложен от начала и
