Сентябрь, 1-е число.
Сегодня я поймала взгляд Вити, брошенный на Женю, и поняла, что он еще любит ее. Виктор, заметив, что я застала его на «месте преступления», покраснел, был весь вечер необыкновенно ласков, а меня душило отчаяние. Я наговорила ему всяких вещей, резких, прямых, выложила все, что думала. Он испугался, потом оскорбился.
Мы разошлись поздно, и он на прощанье злобно сказал мне: «Ты знаешь — я Рюрикович. Не сделаться ли мне водопроводчиком или садовником, как твой Зорин?»
Я была ошарашена. Я впервые услышала от него такие слова. Витя, что же я наделала? Почему же я не видела всего этого, не замечала, не сторожила твоих дум?
Сентябрь, 2-е число.
Я слишком доверчива и все принимаю за чистую монету и верю людям больше, чем надо. И как много разочарований было у меня за мою маленькую жизнь, и как много, вероятно, их еще будет! Я думала, что знаю людей, что могу жить самостоятельно, что знаю жизнь (правда, больше из книг), считала себя умной. Оказывается, мне нужна помощь и поддержка…
Сентябрь, 4-е число.
Я откладываю деньги для поездки в Москву. Мое единственное желание — уехать учиться. Но очень и очень много причин, которые задерживают меня, и главные из них: болезнь папы и отсутствие денег. И все-таки я должна учиться. Была сегодня у девочек Степановых — они в будущем году кончают школу и радуются этому. А я только теперь поняла, как это грустно. Никогда уж больше не будешь решать задачу и ощущать огромную радость, когда решишь трудную, будто бы мир переворачиваешь или совершаешь большое дело. Прошла уже чудесная пора нашей жизни. Но будущее, я знаю, будет лучше.
…А пока у нас грустные новости. Премьера «Евгения Онегина» с треском провалилась. Ничто не помогло — ни реклама, ни афиши, ни подвалы Зеленецкого. Как он мне не нравится! Витя, следуя его советам, стал писать что-то совершенно невообразимое. В одном стихотворении он называет «любовь» чувством реакционным, требует чего-то «общего». Гнусно даже думать об этом.
Да, о спектакле. Он вышел мерзостный. Какая-то белиберда. Газета напечатала разносную рецензию; говорят, что ее написал сам редактор, который был на премьере. Мне хотелось подойти к нему и сказать: «Товарищ, зайдите к нам в театр, мы не знаем, куда нас ведут, мы запутались, укажите нам дорогу!»
Но я не подошла — пакостная робость! Газета потребовала убрать Максима; завтра он уезжает из города. Режиссером к нам назначили Зеленецкого. Еще лучше! Что они, слепы, что ли? В губоно нам отказали в деньгах, касса торгует из рук вон плохо. Что мы будем делать — не знаю.
2
Утром шестого сентября Виктор узнал, что Максим Турбаев покинул Верхнереченск. В полдень пришло письмо от московского издательства, куда, внемля советам Зеленецкого, Виктор послал свои рассказы. Издательство прислало уничтожающий ответ. Рассказы были названы «детскими». В рецензии употреблялись такие слова, как «словесная шелуха», «мучительные потуги выехать на неожиданных и надуманных ситуациях». Однако рецензент утверждал, что у автора имеются способности, и рекомендовал ему бросить «играть в сочинительство». Это было сумбурное и даже несколько развязное письмо, но в нем было много жестокой правды, и Виктор растерялся. Он зашел к Зеленецкому, но у того были неприятности в редакции, слушал он Виктора рассеянно.
Редактор, разойдясь с Зеленецким в оценке спектаклей «Зеленого круга» и окончательно потеряв в него веру, все же не решился совсем отказаться от его услуг; как-никак Сергей Сергеевич писал довольно хлестко. Спустя несколько дней после провала «Онегина» редактор вызвал к себе Зеленецкого и дал ему кипу актов, протоколов и других материалов, попросив на основе их написать статью о состоянии какого-то участка сельского хозяйства губернии.
Зеленецкий не отказался. Дня через два он принес статью.
В ней фигурировал почему-то Вергилий, причем некоторая скудость фактов, которые Сергей Сергеевич призанял из актов и протоколов, перекрывалась обилием стихов римского поэта, правда, знаменитого, но для оценки состояния сельского хозяйства Верхнереченской губернии просто неподходящего. Под конец статьи Сергей Сергеевич так разошелся, что вспомнил «Илиаду» и «Одиссею».
Но все это были лишь цветочки, которые прикрывали политический смысл статейки.
Это была хитроумная мешанина из разных цитат и надерганных отовсюду цифр и фактов, в которой Сергей Сергеевич разными полунамеками и туманными выражениями давал понять, что кулака (или, как он выражался, «сельского хозяина») не надо трогать, что-де он сейчас и не думает о классовой борьбе, а думает лишь об укреплении собственного двора и что советской власти это весьма выгодно.
«Данные о покупке крестьянами тракторов, — писал Зеленецкий, — свидетельствуют о том, что сельский хозяин восторженно приветствует идею советской власти о механизации труда», и советовал не придавать этим фактам хоть какого-нибудь отрицательного значения.
Далее Сергей Сергеевич намекал на то, что помощь кооперации «сельскому хозяину» закрепит его дружбу с властью, нейтрализует классовую борьбу, за что, как он писал, «дети и внуки сельского хозяина скажут нам спасибо».
Статейка эта, написанная чрезвычайно цветисто, для многих была совершенно непонятна. Случилось так, что редактор газеты уехал в командировку, заместителю статья понравилась, и он распорядился напечатать ее.
Поднялся страшный шум, редактора чуть было не сняли с работы. Рассвирепев, он изгнал Зеленецкого из газеты.
Сергей Сергеевич был поэтому основательно расстроен, и Виктор ушел от него ни с чем. Шагая домой, он перебирал в уме печальные события последних дней. Начались они статьей об «Онегине», в которой его работа называлась «оскорблением памяти величайшего поэта России», сравнивалась с «потугами лягушки петь под соловья» и вообще высмеивалась самым безжалостным образом.
Затем Виктор вспомнил о ссоре с Леной, ссоре, которая оставила в его сердце острую горечь. Он подумал о победе Льва, о растущей страсти к Жене, о неудовлетворенности всем окружающим.
«Что я буду делать, если закроют театр? — думал Виктор. — Что я умею делать? Учиться? Быть врачом?
Бог мой, но же ужасно — всю жизнь резать людей. Или сидеть над чертежами. Это же скучно, это удел серых людей!..»
Себя он не считал «серым человеком».
Сергей Сергеевич сообщил ему, что почти установил прямое происхождение рода Хованей от Рюрика. Сначала Виктор не обратил внимания на это открытие, но потом, когда кругом стали твердить о его таланте, он вспомнил о голубой крови предков и решил, что сама судьба оградила его, потомка славного викинга, от грязной работы. Виктор стал гордиться своим происхождением!
Но он так и не мог определить, что ему делать, как жить дальше, во что верить? Однажды он перебрал все дорогое, что осталось у него в жизни. Такого дорогого оказалось очень мало. Туманный облик матери — вот, пожалуй, и все, что не было тронуто бурями и потрясениями. Любовь Лены? Он охладил ее ссорами. Ему неприятно было сознавать, что Лена проникла в его тайная тайных.
В конце концов он понял, что у него нет никакой цели в жизни. Стихи и рассказы стали вызывать омерзение после того, как трезвые люди сказали о них правду.
Читая книги, он не проникал в сущность написанного, его влекла лишь интрига, фабула. Политика?.. Он боялся ее.
«Из-за этой самой политики погиб отец, дядя, погибну и я. Нет, подальше от нее», — было постоянной мыслью Виктора.
Он стал часто вспоминать о прежней жизни, о богатстве и уюте, которые окружали его. «Если бы все это не было отнято у меня, — сказал он как-то Лене, — мне не надо было бы думать о будущем, о куске хлеба».
Порой в нем поднималась ненависть к тем, кто расстрелял отца, отобрал особняк и все блага жизни. Тогда он бежал к Льву, чтобы помочь ему бороться с большевиками. Но с полдороги возвращался: кровь, которая должна была бы пролиться, ужасала его. К тому же он не был твердо уверен в своей правоте и не любил Льва.
Однажды Виктор сидел у Опанаса и с отвращением осматривал грязную, сырую и темную комнату.
— Да-а-а! Это печально, — тянул Опанас, валяясь на постели. — Не понимаю, почему вас черт несет ко мне со своими горестями? Что у меня — своих мало?
— По привычке, — честно признался Виктор.
— Ах, по привычке? Любопытно! Особенно любопытно, когда это говоришь ты.
— А что же мне врать? Все мы чего-то ждали от тебя, ждали чего-то важного и ничего не дождались.
— Ну да, конечно. Злой Опанас запутал вас всех. А себя он не запутал?
— Это надо знать тебе.
— Сволочи! Мерзавцы вы! — Опанас обернулся лицом к стене. — Уходи, мне самому тошно!
— Чего тебе-то хныкать?
— Да! У меня, конечно, все хорошо. Работа у меня есть! Положение есть! Как же — провизор городской аптеки!
