Осторожно расспрашивал он Николая Ивановича, можно ли, скажем, вывести электростанцию из строя: сколь велики при этом будут потери, где именно легче всего нанести станции повреждение.
Познакомился Лев с только что назначенным директором электростанции техником Кудрявцевым. Этого своего старого приятеля Николай Иванович, уходя в губплан, избрал преемником.
Кудрявцев во времена не столь отдаленные владел двумя крупными имениями. После революции он долго болтался без дела. Его выручил Камнев, пристроив друга рабочим на электростанцию. Внемля советам приятеля, Кудрявцев стал почитывать технические книжки. Скоро он получил звание техника. Не потерявший еще надежды на крушение советской власти, директор электростанции понравился Льву. Они быстро подружились.
Лев доказывал Камневу и его другу, что инженерству и всем «сознательным людям» надо объединиться, чтобы диктовать Советам свою волю. Впрочем, рассуждения были довольно туманными, приятели остерегались друг друга…
Лев понимал, что среди старого инженерства у него могут быть надежные люди. Вот тогда-то у него и появилась мысль приобщить Камнева к некоему «центру», устроенному Апостолом в Москве и только что начавшему подпольную деятельность. Она распространялась главным образом на безработную инженерию, а ее было немало в те годы.
В «центре» уже шептались, правда, очень тихо, почти шепотом, о переходе (при благоприятных условиях), власти в руки «технократии»…
2
Богданов все пристальнее присматривался к Льву, а тот к Богданову.
Впрочем, до поры до времени в разговорах с Богдановым Лев ограничивался только анекдотами, а политических тем решительно избегал.
Был случай, когда Лев, как бы вскользь, выразил свое преклонение перед вожаками троцкистов и глубочайшее сожаление по поводу того, что им «мешают развернуться»…
Богданов резко оборвал его.
Льву пришлось вернуться к прежней тактике: прикидываться простачком, советоваться с Богдановым о разных житейских мелочах, не напрашиваться в компанию. Они часто охотились, чаевничали, спорили о книгах, сплетничали.
Как-то вечером Лев и Богданов сидели в столовой и пили чай. Разговор шел о разных отвлеченных вещах — о любви, ревности, счастье. Расстегнув ворот гимнастерки, Богданов тоном наставника поучал Льва.
Разговор зашел о дружбе.
— Вот вы коммунист, — сказал Лев, — а я беспартийный. Даже показался вам вначале подозрительным. Так ведь? Ну, скажите откровенно! Я не обижусь, ей-богу. Я же вас понимаю. Ну, ясно, каждый человек для вас — живая опасность. Вам со мной дружить как-то неловко, верно ведь? Но, Николай Николаевич! Неужели в принципе не может быть такой дружбы? Меня искренне печалит ваша судьба! Я вижу, человек вы больших масштабов, и вдруг такое унижение. Могу я искренне вам сочувствовать? А? Нет, скажите, могу? Конечно, в силу вашего положения, я подчеркиваю это — дружбы между нами быть не должно. Но ведь положение человека в обществе — оно, по-ученому говоря, институт условный. Законы социального равенства создаются в интересах тех же самых социальных, что ли, идей и обстоятельств. Верно? А дружба — это человеческое естество, это природное, или, как это говорят, натуральное право! И понятие это вовсе не условное. Хочу — дружу, хочу — нет. Никаких обязанностей. Души соприкасаются — вот и дружба. Так чему же нравственней подчиняться, Николай Николаевич? Естественному праву или этому самому условному?
Лев говорил все это с неподдельным возбуждением, его глаза сверкали, румянец окрашивал бескровные щеки.
Богданов верил ему… И не верил.
Так, постепенно завоевывая доверие начальника уголовного розыска, Лев наконец добился своего. Теперь к Богданову его друзья и единомышленники приходили открыто.
Чаще прочих у него бывал Анатолий Фролов — человек лет сорока пяти, выглядевший этаким российским чудо-богатырем. Ходил он зимой, в самые лютые морозы, в летнем пальто нараспашку, без шапки, купался в Кне круглый год, отличался отменным здоровьем, аппетитом и не страдал меланхолией, которая так часто навещала Богданова.
Исключенный за антипартийные выступления из партии и восстановленный в ней хлопотами Богданова, Фролов стал доверенным человеком «шефа», — так он называл Николая Николаевича.
Правдами и неправдами Богданов устроил Фролова главным кассиром в банке.
Одна черта влекла Богданова к Фролову: он был умен, бесстрашен и находчив. Ни тем, ни другим, ни третьим Богданов не обладал. Как говорится, хитрость ум у него съела; мужество часто оставляло его; в трудные минуты он терял присутствие духа.
Мимо настороженного внимания Льва не ускользнуло, что Богданов в самых своих секретных делах полагается только на Фролова. Их беседы, сопровождаемые полунамеками, часто кончались далеко за полночь.
Однажды они часа два сидели над какими-то списками и считали деньги.
— Мало, мало! Неужели вы не можете помочь организации? — Богданов чертыхнулся.
— Николай Николаевич, как же не помогаю? — заволновался Фролов. — Месяц тому назад взял тысячу. Пятого дня взял пять сотен. Нельзя больше, попадусь. Эго ведь вам не госбанк, где делаются миллиардные дела!
— Вот Петров просит денег. Не дать — нельзя, дать — неоткуда.
— Положеньице! — Фролов поцокал языком.
— Скоро собирается губернская партийная конференция. Нам надо устроить свою.
— А где вы ее соберете?
— Подумать надо, подумать.
— Насчет типографии что слышно, Николай Николаевич?
— А куда ее девать?
— Положеньице.
Вечером Лев позвал к себе Богданова.
— Слушайте, товарищ Богданов, — сказал он, — я вас не обижу, если скажу кое-что?
— Ну?
— Вам, кажется, помещение нужно?
— Откуда вы знаете? Вы что, подслушивали?
— Что вы? Просто слушал.
— Ну, знаете…
— Впрочем, как хотите!
И Лев принялся за книжку.
3
Богданов и Фролов тщетно искали помещение для подпольной троцкистской конференции. За неделю до нее Фролов пришел к Богданову.
— Ну?
— Ничего.
— Фу, черт, вот дыра!.. В Москве давно бы нашли!
— То Москва, — вздохнул Фролов. — До Москвы далеко. Нам в Москву и не попасть, видно!
— Ничего, попадем, не горюй. Теперь ждать недолго. Вот окончим все это — уеду в Москву. Сяду в какой-нибудь наркомат. А тебя возьму начальником финансового отдела.
— Мечты, мечты! Уедете, забудете.
— Ну, что ты!
— Нервы у меня ужасно истрепались. Понятия о нервах не имел, а теперь не нервы, а мочалки! — проникновенно молвил Фролов. — Покоя просят.
— В санатории отдохнем. Отоспимся, отъедимся. Все будет. Слушай, так что же делать с помещением для конференции?
— Беда.
— Мне тут один человек предлагает… — Богданов не договорил. — В конце концов, — пробормотал он, — возьмем помещение и обратно отдадим. Сальдо в нашу пользу. Особенного ничего нет. Пользы во всяком случае больше, чем вреда.
— Истина!
Когда Фролов ушел, Богданов постучался к Льву.
Поговорив с Львом об охоте, Богданов как бы мимоходом заметил:
— Помнится, вы говорили мне что-то насчет помещения…
— Но вы обиделись. И меня обидели…
— Ну, полно вам!
— Не разберетесь и начинаете…
— Ладно, я не хотел!..
— «Не хотел!» Человек с чистым сердцем, а он…
— Я верю. Ей-богу, какой вы обидчивый.
— Вам очень нужно помещение?
— Не очень. Но может, понадобится.
— Раз не очень, так о чем речь?
— Хорошо, очень нужно.
— Так бы и сказали. Театр «Зеленый круг» знаете? Вот там. В любой день. От трех часов и до семи там, кроме старухи сторожихи, ни души.
— Гм. Это, н-да… это идея…
— У меня плохих идей не бывает.
Богданов похлопал Льва по плечу и хотел было уйти, но Лев задержал его.
— Николай Николаевич, дорогой, я слышал, вам нужны деньги…
— А вы что, миллионер, что ли?
— Ну, не миллионер, а все-таки… Могу ссудить.
— Откуда вы их возьмете?
— А вам не все равно? Деньги, как говорят, не пахнут. Ну, ограблю кого-нибудь. — Лев рассмеялся.
— Знаете, это уж слишком, — рассердился Богданов. — Это просто недостойная шутка.
— Мне кажется, в политической борьбе не миндальничают. А впрочем, как хотите… Я ведь от чистого сердца — сочувствую и предлагаю.
— Что-то очень вы отзывчивы!
— Вам это не нравится? Вы располагаете собственными фондами? Ну, да, конечно.
— Послушайте! Как вы смеете!
— Вы чудак! — вырвалось у Льва. — Неужели вы думаете, что я и в самом деле пойду грабить средь бела дня? Мастерская дает мне достаточно денег. Живу я один. Вас уважаю, верю вам… Поверьте и вы мне, Николай Николаевич!
Богданов пытливо посмотрел на Льва и вышел.
