— Эрке. Лейтенант Ахшеддин.
— Эрке… — она тронула его имя губами, словно сладкую конфету, и улыбнулась. — Спасибо, Эрке.
— Не мне. Её Высочеству. Идем.
Эльфа сделала несколько шагов, легко, почти не опираясь на его руку. Вот только не совсем уверенно. Кинув взгляд вниз, на её ноги, Эрке помянул зуржью кровь и, не спрося, подхватил на руки.
Почти бегом он донес Балусту до комнаты Шу. Поставил на пол, сунул в руки кружку воды. Молча, стараясь на неё не глядеть, намочил чистую салфетку — но все время чувствовал на себе её взгляд, теплый и любопытный, как беличьи лапки. Так же молча она позволила ему промыть и залечить пораненные ноги, провести руками вдоль тела, определяя, что ещё требует лечения.
Нащупывая очередной свежий рубец или старый шрам, вбирая руками боль, Эрке кусал губы и убеждал себя, что не нужно сию секунду рвать длинного мерзавца на части.
— Эрке? — шепнула Балуста и коснулась его лба. — Не надо…
Прохладные пальцы вывели его из транса. Он раскрыл глаза, поднял голову.
— Надо, — голос не слушался и хрипел. — Надо, Баль.
В ответ она улыбнулась светло, восторженно и хищно, и коснулась пальцем его рта.
— Этого не надо, — она показала красное пятно на подушечке; блеснули острые клыки.
Тут только он почувствовал боль в прокушенной губе. И — её ярость, такую же бритвенно звонкую, как его собственная. В лиственных раскосых глазах светилось то же обещание смерти, что переполняло его. Сейчас Балуста походила на тоненькую, с необыкновенно красивым узором на спинке йуши, укуса которой убивает мантикора. Пьяный запах тисовых ягод будоражил, как предвкушение погони: мягкими лапами — сквозь лес по следу, вместе. Ловить напряженными ушами шорохи и шелесты, носом — аромат страха, пряный и терпкий, как свежая кровь жертвы.
Эрке поймал её руку, поднес ко рту и прикусил — там, где была его кровь. Уловил мгновенную дрожь и зеленым всполохом обещание: вместе!
Напряжение мешало дышать, требовало гнать добычу, впиваться в горло. Требовало бросить жертву к ногам волчицы, а потом… глухой рык зародился в глубине горла, зеленые глаза — близко-близко — блеснули голодным отсветом. Руки сами потянулись зарыться в путаницу рыжих кос, притянуть…
Подавив порыв, Эрке отступил прочь и отвернулся. Медленный глубокий вздох, сосредоточиться на белых и голубых потоках, успокоить завихрения, выровнять… все. Теперь, пока не понадобится для дела, волк будет спать.
Уже спокойный, Эрке принялся хозяйничать: холодный ужин на столе дожидался возвращения Шу.
— Баль. Можно называть тебя так?
— Да, — кивнула она, но садиться за стол не спешила.
— Ты давно с цирком? Иди сюда. — Показал глазами на стол.
— Три года с лишним.
Она отвечала спокойно и ровно. А Эрке чудилось тугое кольцо свернувшейся уйши — и мускусный запах волчицы, выбравшей своего волка.
* * *
До возвращения Шу Эрке успел выяснить, как и почему она попала в цирк. История оказалась банальна и невесела.
Около сорока лет тому назад небогатый шер из Хурриги отправился в гости к родне, в Бресконь. По Каменной Гати — спору нет, так на север добираться много быстрее, чем по Имперскому тракту. А в сказки о лесных духах шер Пенстаф, как и купец-обозник, не верил. Зря — Мшистые болота и Удольский лес, что клином вдаются между Валантой и Бресконью, за шестьсот лет мало изменились. Разве что живущие там эльфы стали назваться не Даилла, а Мислет ире.
Шер Пенстаф благополучно добрался до родни, как и почти все его немаленькое семейство: румяная дородная супруга, строгая и чопорная младшая сестра, двое сорванцов-близнецов и три очаровательные дочки. Лишь старшая дочь, веселушка Брикка, что никак не могла выйти замуж — где же взять денег на приданое четырем дочерям? — так и осталась в Удолье.
Первые три дня под сводами старого леса она все прислушивалась, дергала мать и сестер: слышите, как лес поет? Но те отмахивались — подумаешь, ветер! А вечерами она отходила от костров, всматривалась в темную зелень, пока мать не кричала ей — Брикка, куда тебя несет, дурная? На третий вечер Брикка вернулась к семье поздно, встрепанная и румяная, перемазанная соком земляники, и получила нагоняй. Ни шер Пенстаф, ни обе шеры Пенстаф и не подумали поинтересоваться, отчего она так сияет. Только отругали за неподобающий вид и велели помогать тетушке — готовки, починки и прочих дел в таком большом семействе вдоволь.
А на четвертый вечер, едва обоз остановился, Брикка снова улизнула. Тетушка, клятвенно пообещавшая брату присмотреть за негодной девицей, только отвлеклась отогнать назойливого шмеля, как племянница исчезла. Её ждали весь вечер, обещая выдать розог, несмотря на полные двадцать лет. Ждали всю ночь — розги сменились плеткой, а под утро и отправкой в монастырь. Утром отец готов был плюнуть на будущее трех оставшихся дочек и отдать за ней единственную ценность — крохотную конскую ферму и племенного аштунца. Но Брикка не вернулась. Оставила все, даже любимое зеркальце в резной самшитовой оправе, подарок несостоявшегося жениха.
Счастливая Бриелле нашла того, кто заставлял лес петь для неё — Ниеринна, лесного духа. Вместе они наблюдали, как её отец тщетно уговаривает купца-обозника подождать хоть до полудня. Как плачет мать и поджимает губы тетушка, а сестрицы опасливо и заинтересованно вглядываются в сумрак меж вековыми грабами и перешептываются. Как вихрастые братья, насупившись, усаживаются на задок повозки — отец не позволил десятилетним героям идти выручать сестру из лап кровожадных чудищ.
Бриелле ни разу не пожалела, что прислушалась к песне Ниеринна, ставшего отцом трех рыжих, зеленоглазых детей.
Дети особенно не задумывались о том, почему мама не светится так же, как все. Только когда Баль исполнилось двадцать пять весен — почти взрослая мислет — она поняла, почему дедушка иногда так грустно смотрит на сына и невестку. В пятьдесят мама выглядела много старше бабушки. А ведь эльфы в ее возрасте только начинают задумываться о семье и детях. Правда, ни у кого из чистокровных мислет ире не было троих детей — и, несмотря на седину в косичках Бриелле, эльфы нет-нет да и кидали на неё и Ниеринна завистливые взгляды.
* * *
С герцогским егерем Баль познакомилась случайно. Когда на её любимую полянку у края болот повадился за травками человек, ей не захотелось путать его в трех ясенях, напускать пчел или заманивать в трясину. В отличие от брата и сестры Баль не особо любила развлечения с людьми. Заставлять путника плутать в лесу неделями, пугать мороками, натравливать голодных муравьев или заводить к медвежьей берлоге — ничего такого уж веселого.
