Уже стемнело, и дорога среди редкого и низкорослого сосняка казалась серой рекой, перечеркнутой змеями черных теней. Три золотых за пазухой не могли согреть Тиссека и прогнать дурные мысли. Знал ведь, что связываться с лесными духами не стоит. Знал! Но понадеялся, что раз диковинка честно выиграна, невезение не прицепится. Целых три года надеялся, почти поверил!
Когда дорога исчезла и недоумевающая лошадка остановилась, упершись мордой в колючки, Тиссек понял, что невезение не прошло мимо. Убри, как назло, уснул, а дочки вместе с силачом и акробатами ехали во втором фургоне. Тиссек пихнул хмирца в бок, но тот не пошевелился.
Поминая для храбрости зуржьих предков до седьмого колена, он вгляделся в темные ветви. Даже протянул руку и пощупал — вдруг морок? Но сосна был настоящей, колючей и ароматной. Деревца обступили фургон со всех сторон.
— Эй, Убри!
Окликнув приятеля, Тиссек повернулся к нему и чуть не упал: на месте хмирца сидела лесная тварь, сверкала кошачьими глазищами и скалила клыки.
— Убри! Где ты, шис тебя багдыр! — заорал Тиссек, вскакивая.
Ответом был шепот ветвей.
Тиссек зажмурился в надежде стряхнуть морок, попятился и оступился.
Его подхватили жесткие руки.
— Что ж вы так, достопочтенный? Неаккуратно! — раздался над ухом тихий мужской голос. — Так и упасть можно. Запачкаться.
— Или достопочтенный не боится запачкаться? — вступил детский голос.
— Достопочтенный ничего не боится, — отозвалась тварь.
— Достопочтенного не ловили…
— …не надевали ошейник…
— … не продавали за марку…
Голоса кружились, свивались в жгуты и жалили — он пытался отмахнуться, хотел бежать, но застывал, не понимая, кто он и где. Его засасывал водоворот образов, воспоминаний…
Игра в кости — он за столом, пьет вино и хлопает ладонью: мой выигрыш! Оборачивается и встречается с зелеными эльфьими глазами. Мир раздваивается, накатывает тошнота — и он видит себя со стороны, из темного угла. Пьяный хозяин подзывает его, хватает за волосы и толкает к незнакомцу. Слушайся, тварь!
Тряский фургон. Жара. Вторые сутки без воды: пока не подчинишься, пить не будешь!
Площадь. Представление. Толпа. Улыбки и смех. Жадный взгляд шарит по телу. Грубые руки, рвущая боль в паху. Улыбайся, тварь! За тебя заплачено.
Он кричал и умолял — не надо! Но хозяин не слушал. Длинный клоун доставал плетку и обрушивал удары на его спину, смеялся над его слезами, пользовался его телом — раз за разом. Он рвался из рук, что держали его — но не мог убежать от себя. От достопочтенного Тиссека и его похоти. От отчаяния. От боли, страха и унижения. От ненависти к хозяину. К себе.
* * *
Через неделю в крепость Сойки из Креветочной бухты вместе с провизией привезли слухи. Первой услышали зловещую историю о лесной нечисти и темном колдовстве рядовые, что помогали выгружать бочонки, мешки и корзины, следом — кухарка. К обеду новость расползлась по всей крепости.
Днем раньше в село приехал цирк. Но что за цирк! Кони еле плелись, пока не почуяли воду, и чуть не опрокинули один из фургонов, когда мчались к узкой речушке. Артисты шатались от голода. Две девушки с затравленными глазами под руки вывели из фургона высокого трясущегося старика. Едва сердобольный рыбак подошел им помочь, старик страшно заорал и упал на землю, закрывая лицо.
Потом, когда напившиеся воды и умывшиеся циркачи добрели до таверны, узкоглазый жонглер поведал местным о том, что же случилось с хозяином.
После представления — при упоминании крепости Сойки слушатели обменялись многозначительными взглядами — хозяин велел немедленно уезжать, хотя полковник и разрешил артистам заночевать в стенах крепости. Они надеялись достичь села до полуночи, но внезапно дорога кончилась. Вокруг оказался непроходимый лес, а на артистов навалился колдовской сон.
Пробудившись утром, они обнаружили, что застряли в десятке шагов от дороги. Стали проверять, все ли на месте, и не обнаружили хозяина. Достопочтенный Тиссек, за одну ночь постаревший на три десятка лет, вскоре нашелся безучастно сидящим посреди дороги. Но стоило Убри приблизиться, как старик принялся кричать, плакать и рвать с шеи невидимую веревку. С тех пор он не подпускал к себе никого, кроме дочек.
Чуть не дюжину дней они не могли выбраться из леса. Раз за разом проезжали мимо одного и того же раздвоенного дуба. Безуспешно пытались найти ручеек или набрать ягод. Шли на журчание воды — прямо и прямо в лес — и через час, исхлестанные ветвями, выходили к той же дороге. Просили лесных духов выпустить их, предлагали все серебро, припасенное на черный день, и найденный за пазухой у хозяина три золотых — но монеты, оставленные у корней старого ясеня, оставались нетронутыми, а из кроны дерева слышался злобный смех.
Не упомянул хмирец только о том, что в крепости Тиссек продал эльфийскую девчонку, а зачарованный ошейник из гномьего сплава, разломанный на четыре части, нашли рядом с сумасшедшим клоуном.
Пока население крепости шепотом обсуждало причастность колдуньи к слухам, эльфийская девчонка сидела на подоконнике в её покоях. Балуста болтала ногами и посматривала из окошка на лесистые склоны и близкое море. После того, как они втроем гоняли цирк по лесам и оврагам, предложение остаться в Сойке выглядело очень заманчивым. Дружба с сумеречной обещала множество развлечений, должность компаньонки принцессы — приличный доход при минимальных обязанностях.
А еще здесь был Эрке Ахшеддин, светлый шер с глазами волка. Балуста сама ему кое-что обещала.
Глава 14
Поиграем?
Хилл бие Кройце, Стриж
436 г. 17 день Журавля. Роель Суардис
— Баль, проводи Тигренка в ванную на втором этаже, — велела Шуалейда. — Я сейчас приду.
Она развернулась и вылетела за дверь, словно разноцветный вихрь. Стриж непроизвольно шагнул вслед, не желая отпускать… сон? Наваждение? Шисов дысс, что это было?! Застыв посреди комнаты, он пытался понять, где он, кто он, что тут делает и почему она убежала? И почему все кажется таким неправильным?
— Идем, Тигренок, — позвала компаньонка принцессы.
Вздрогнув, Стриж оторвал взгляд от двери и оглянулся. В изломе рыжих бровей и прищуре лиственных глаз снова почудилось что-то странное. Но странностей было слишком много, а голова кружилась слишком сильно, и чего-то не хватало — так не хватало, что думать не получалось, только прислушиваться, не раздадутся ли за дверью шаги.
— Идем. — Рыжая покачала головой, тронула Стрижа за руку и указала на лестницу.
