— Рус, здесь так хорошо, уютно, тихо. Когда я еще смогу побывать в таком месте. Я впервые ощущаю себя полноправным человеком. Можно потанцевать, и никто не помешает. Мне еще никогда не было так хорошо.
— Но здесь, видишь, танцуют только парами.
— А разве мы с тобой не можем танцевать?
— Какой я танцор? Да мне и не положено. Я не имею право расслабляться. Из-за меня могут погибнуть люди.
— А что тебе положено? Скрываться? Стрелять?
— Зачем ты иронизируешь? Разве я виноват, что моего брата ранили.
Если б не это, я бы тихо уехал и никому не мешал бы. И не подвергал бы тебя опасностям.
— Я не ставлю в упрек, что ты меня с собой взял. — У Дины на глазах появились слезы. — Я и сама бы поехала. Я с тобой куда хочешь поеду.
Рус, все еще не понимая подтекста слов, сухо продолжал.
— Дина, я никогда не думал, что меня, мертвого аскета, можно как-то понимать. Я отсохшая ветка для человечества.
— Твой создатель вредитель, если он такие мысли вам внушает.
Рус невесело удивился быстрому взрослению девушки.
— Не нам судить тех, кто нам неподвластен.
— Нам! Потому что нам жить. У твоего создателя нет проблем. Он только для людей создает трудности. У нас тоже создатель есть — Бог. А что он для людей сделал?
Сколько я вижу-только слезы, горе, неравенство. К чему эта жизнь, если она ни к чему хорошему не ведет?
Рус не противился словам Дины и молчал. В глубине души ему с каждым словом все больше нравилась Дина, детские понятия которой в житейских вопросах были намного выше, чем у него. При всей своей ранней юности девушка уже имела свой обоснованный мир, который она отстаивала и за который была готова серьезно бороться. Рус же жил теми идеями и понятиями, которые в него были заложены с детства его духовными отцами. Эти понятия он понимал и принимал. Для него они были больше аксиомой, чем мирские понятия бытия. Но вот простая, даже местами примитивная речь девочки, вносила в однобокий ум Руса такие сложности и смысловую сумятицу, которую ему самому видно никогда не решить.
Дочь Вонг раздраженно уставилась перед собой. В ее каюте находились косметолог, два старших телохранителя, служанка.
— Убирайся паскуда отсюда! — гаркнула она на служанку. — Растопырила уши. Исчезни. Занимайся делами.
Дочь от злости ломала пальцы и била веером по столу.
— Сука! Проститутка! Откуда эта дрянь взялась?
— Восхитительная госпожа, это тот невзрачный ребенок, который был похищен неизвестными лицами из приюта.
— Ребенок?! Ничего себе ребенок!? Баба в теле. И умеет эффектно принарядиться. Дешево, но смотрится. Какую роль она играет при этом дурачке монахе?
Старший глуповато пожал плечами.
— Вообще-то никакую. Она сопровождала раненого вместе со старухой и доктором. Наверное сиделкой служит.
Злые глаза дочери в восторженной мести рассмеялись. Следом и она истерично засмеялась, и яркие линии губ сложились в очень страшную гримасу.
— Вот вам бездари и логика. Враги монаха следят за раненым, не знают, где сам монах находится. А он, сволочь, в это время, слишком уж беспечно рассиживает в ресторанах. Эту девку надо немедленно ликвидировать. Слышите? Сегодня же ночью. Пристрелите и за борт. К акулам и крабам. Чтоб никаких проблем в дальнейшем не было.
— Будет сделано, премудрая госпожа.
Старший низко склонился. Дочь успокоенно щелкнула его веером по согнутому затылку.
— Этот вопрос закрыли. Второй. Твое мнение! — резко крикнула она, обращаясь к косметологу. — На меня все таращатся, а этот дурень монах, как был с пустыми глазницами на морде так и остался.
— Нет, нет, госпожа, он тоже таращил глаза. Просто у нерп совсем другой взгляд. Впечатление очень сильное.
— Что ты мне лопочешь, негодяй. Глаза он таращил. Полетишь за борт вместе с той шлюхой. Ты мне правду гони.
— Мадмуазель, здесь невозможно ошибиться. Его холодная рожа очень стала на балбеса похожа, как только он увидел вас.
— Сам ты балбес. Мне надо, чтобы он в меня влюбился, а не балбесом стал. Может он во мне просто дворовую девку увидел?
— Да вы что, повелительница? В вашем то одеянии нимфы. Вы очень критически к себе подходите.
— И я должна строго к себе подходить. Победа не терпит послаблений. А он, сволочь, шкурник еще тот. Девку молодую с собой взял. Не скучает, мерзавец. Мама правду говорила: никому нельзя верить. Все мужики одинаковы. И монахи тоже. Но я же намного красивее ее.
— Несомненно, — вовремя поддержал расстроенную дочь косметолог.
— Этому простофиле из деревни сразу не понять, не оценить истинную красоту и обаяние. Да и в сексе, я думаю, он вообще примитивен, как животное.
— Замолчи. Сам дурак, — не выдержала лицемерной болтовни дочь. — Что ты смыслишь в сексе. Такое же смрадное животное. Я вам приказываю, — обратилась она снова к телохранителям, — выкинуть ее за борт, живую, в мешке.
— Зачем так грубо, — очнулся от долгого стояния старший.
— Может он ее и так больше никогда не увидит. Она еще малышка.
Жизни не видела. Что она понимает. Она может вообще не при делах?
— Ты жалеешь? — рассвирепела китаянка. — Какое право ты имеешь жалеть? Может и монах ее жалеет. А для семьи больше ничего и не нужно.
Надо, чтобы он меня жалел. Будет жалеть, будет любить. Будет слушаться и подчиняться.
В каюту настойчиво постучали. Дочь вздрогнула. Приказала открыть.
Вошли двое. Предъявили документы.
— Следственная служба безопасности корабля, — вежливо доложили вошедшие.
— Чем мы можем быть вам полезны, сеньоры? — еще не отошла от прошлой ругани дочь и недовольно забурчала на английском.
Но вошедшие почему-то не знали английского. Пригласили переводчика.
— У нас к вам несколько вопросов, сеньоры.
— Будут ли они относиться к нам? — продолжала злиться и не скрывать свое раздражение, китаянка.
— Мы займем от силы четыре-пять минут, сеньоры.
— Они выслушают вас, — дочь грациозно показала пальчиком на старших телохранителей:
— Верно сеньора, первый вопрос будет к ним, но нам бы хотелось и вашего присутствия. Так как по документам они являются вашими телохранителями. Вопрос первый: не слышали ли вы или не видели ли чего-нибудь подозрительного на корабле и в особенности на вашей палубе?
Дочь недоуменно посмотрела на детективов.
— Позвольте вас спросить, сеньоры сыщики: а что собственно должны видеть и слышать мои телохранители? У них одна задача: охранять меня.
А остальное… Для этого вы существуете.
Детективы тактично немного помолчали, внимательно поочередно посмотрели на пассажиров.
— Видите ли, сеньоры. На исходе еще только третьи сутки плавания, а на судне уже имеются… — говорящий снова тактично остановился, с сомнением повертел в пальцах незажженную сигарету.
— Точнее будет: мы не находим некоторых пассажиров и часть из них в одной из кают на вашей палубе.
— Как это вы не находите? А почему вы должны искать. Они, что обязаны отчитываться, где они находиться? — мгновенно вспылила крутая женщина.
— Вот мы и обходим, спрашиваем. Может кто-то, что-то, где-то видел или слышал, случайно оказался свидетелем, или сам что-то подозревает.
Мы просим помочь нам.
У дочери непроизвольно расширились глаза.
— Неужели пропадают люди?
— Мы просим вас сеньорита, не паниковать, не пугаться. Мало ли что происходит на корабле? Лайнер большой. Еще никто ничего не знает. Люди много гуляют, пьют от безделья.
— Но послушайте, — совсем разошлась и уже не унималась в своем мадмуазель, — вы понимаете, что говорите? Люди пропадают. А вы на что? И так спокойно: будто бумажник у кого-то пропал. Я что, дура, быть спокойной!
— Сеньорита, успокойтесь пожалуйста. У вас имеются телохранители.
Вам нечего опасаться. А вот они могут нам что-нибудь подсказать. У них глаз профессиональный, наметанный.
Дочь неуверенно пожала плечами. Но и охранники пусто развели руками. Они даже предположить не могли, что на таком респектабельном лайнере высшего класса что-то вообще может случиться.
Детективы постояли немного, переглянулись, откланялись и ушли.
Китаянка зло показала им язык вслед, плюнула в сердцах и начала уточнять задание для своих людей.
— Слушайте, олухи царя небесного, под эту шумиху как раз время с этой противной дрянью расправиться.
— Стоит ли сейчас светиться, повелительница? — выразил сомнение старший. — Через четыре дня мы будем в Кейптауне. Там это будет удобнее и безопасней.
— Не болтайте. У меня нет времени. Я должна завладеть душой и телом монаха здесь, на корабле. И продать его пустую душу дьяволу.
Исполняйте.
Месье Боднар с профессиональной сдержанностью посмеивался.
Впрочем, сами детективы были неплохие ребята. Опыт работы в полицейских комиссариатах имели. Достаточно пытливые, в меру сообразительные. Но они ничего не знали. Да и знать не могли. От этого француз имел очень большое удовлетворение. Занятно было послушать несвязные доводы упорных сыщиков: и убийца-одиночка, и маньяк-мститель, ревнитель, что-то на почве нервного расстройства. В общем обилие разнообразнейших версий, неподкрепленных сколько-нибудь серьезными фактами. Когда-то и он был таким нелогичным. Но и тогда, вроде бы, так примитивно не рассуждал и на прямую не задавал столь наивные вопросы.
