61 Но уловить, как тварь младенцем стала,
Не так легко, и здесь ты видишь тьму;
Мудрейшего, чем ты, она сбивала,
64 И он учил, что, судя по всему,
Душа с возможным разумом не слита,
Затем что нет вместилища ему.[915]
67 Но если правде грудь твоя открыта,
Знай, что, едва зародыш завершён
И мозговая ткань вполне развита,
70 Прадвижитель, в веселии склонен,
Прекрасный труд природы созерцает,
И новый дух в него вдыхает он,
73 Который всё, что там росло, вбирает;
И вот душа, слиянная в одно,
Живёт, и чувствует, и постигает.
76 И если то, что я сказал, темно,
Взгляни, как в соке, что из лоз сочится,
Жар солнца превращается в вино.
79 Когда ж у Лахезис[916] весь лён ссучится,
Душа спешит из тела прочь, но в ней
И бренное, и вечное таится.
82 Безмолвствуют все свойства прежних дней;
Но память, разум, воля — те намного
В деянии становятся острей.
85 Она летит, не медля у порога,
Чудесно к одному из берегов;[917]
Ей только здесь ясна её дорога.
88 Чуть дух очерчен местом, вновь готов
Поток творящей силы излучаться,
Как прежде он питал плотской покров.
91 Как воздух, если в нём пары клубятся
И чуждый луч их мгла в себе дробит,
Различно начинает расцвечаться,
94 Так ближний воздух принимает вид,
В какой его, воздействуя, приводит
Душа, которая внутри стоит.[918]
97 И как сиянье повсеместно ходит
За пламенем и неразрывно с ним,
Так новый облик вслед за духом бродит
100 И, так как тот через него стал зрим,
Зовётся тенью; ею создаются
Орудья чувствам — зренью и другим.
103 У нас владеют речью и смеются,
Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,
Как здесь они, ты слышал, раздаются.
106 И всё, чей дух взволнован и смущён,
Сквозит в обличье тени; оттого-то
И был ты нашим видом удивлён".[919]
109 Последнего достигнув поворота,
Мы обратились к правой стороне,
И нас другая заняла забота.
112 Здесь горный склон — в бушующем огне,
А из обрыва ветер бьёт, взлетая,
И пригибает пламя вновь к стене;
115 Нам приходилось двигаться вдоль края,
По одному; так шёл я, здесь — огня,
А там — паденья робко избегая.
118 "Тут надо, — вождь остерегал меня, —
Глаза держать в поводьях неустанно,
Себя всё время от беды храня".
121 «Summae Deus clementiae»,[920] — нежданно
Из пламени напев донёсся к нам;
Мне было всё же и взглянуть желанно,
124 И я увидел духов, шедших там;
И то их путь, то вновь каймы полоска
Мой взор распределяли пополам.
127 Чуть гимн умолк, как «Virum non cognosco!»[921] —
Раздался крик. И снова песнь текла,
Подобием глухого отголоска.
130 И снова крик: "Диана не могла
В своём лесу терпеть позор Гелики,[922]
Вкусившей яд Венеры". И была
133 Вновь песнь; и вновь превозносили клики
Жён и мужей, чей брак для многих впредь
Явил пример, безгрешностью великий.
136 Так, вероятно, восклицать и петь
Им в том огне всё время полагалось;
Таков бальзам их, такова их снедь,
139 Чтоб язва наконец зарубцевалась.
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Круг седьмой (продолжение)1 Пока мы шли, друг другу вслед, по краю
И добрый вождь твердил не раз ещё:
«Будь осторожен, я предупреждаю!» —
4 Мне солнце било в правое плечо
И целый запад в белый превращало
Из синего, сияя горячо;
7 И где ложилась тень моя, там ало
Казалось пламя; и толпа была,
В нём проходя, удивлена немало.
10 Речь между ними обо мне зашла,
И тень, я слышал, тени говорила:
«Не таковы бесплотные тела».
13 Иные подались, сколь можно было,
Ко мне, стараясь, как являл их вид,
Ступать не там, где их бы не палило.
16 "О ты, кому почтительность[923] велит,
Должно быть, сдерживать поспешность шага,
Ответь тому, кто жаждет и горит![924]
19 Не только мне ответ твой будет благо:
Он этим всем нужнее, чем нужна
Индийцу или эфиопу влага.
22 Скажи нам, почему ты — как стена
Для солнца, словно ты ещё не встретил
Сетей кончины". Так из душ одна[925]
25 Мне говорила; я бы ей ответил
Без промедленья, но как раз тогда
Мой взгляд иное зрелище приметил.
28 Навстречу этой новая чреда
Шла по пути, объятому пыланьем,
И я помедлил, чтоб взглянуть туда.
31 Вдруг вижу — тени, здесь и там, лобзаньем
Спешат друг к другу на ходу прильнуть
И кратким утешаются свиданьем.
34 Так муравьи, столкнувшись где-нибудь,
Потрутся рыльцами, чтобы дознаться,
Быть может, про добычу и про путь.
37 Но только миг объятья дружбы длятся,
И с первым шагом на пути своём
Одни других перекричать стремятся, —
40 Те, новые: «Гоморра и Содом!»,[926]
А эти: "В телку лезет Пасифая[927],
Желая похоть утолить с бычком!"
43 Как если б журавлей летела стая —
Одна к пескам, другая на Рифей,[928]
Та — стужи, эта — солнца избегая,
46 Так расстаются две чреды теней,
Чтоб снова петь в слезах обычным ладом
И восклицать про то, что им сродней.
49 И двинулись опять со мною рядом
Те, что меня просили дать ответ,
Готовность слушать выражая взглядом.
52 Я, видя вновь, что им покоя нет,
Сказал: "О души, к свету мирной славы
Обретшие ведущий верно след,
55 Мой прах, незрелый или величавый,
Не там остался: здесь я во плоти,
Со мной и кровь её, и все суставы.
58 Я вверх иду, чтоб зренье обрести:
Там есть жена,[929] чья милость мне дарует
Сквозь ваши страны смертное нести.
61 Но, — и скорее да восторжествует
Желанье ваше, чтоб вас принял храм
Той высшей тверди, где любовь ликует, —
64 Скажите мне, а я письму предам,
Кто вы и эти люди кто такие,
Которые от вас уходят там".
67 Так смотрит, губы растворив, немые
От изумленья, дикий житель гор,
Когда он в город попадёт впервые,
70 Как эти на меня стрёмили взор.
Едва с них спало бремя удивленья, —
Высокий дух даёт ему отпор, —
73 "Блажен, кто, наши посетив селенья, —
Вновь начал тот, кто прежде говорил, —
Для лучшей смерти черплет наставленья!
76 Народ, идущий с нами врозь, грешил
Тем самым, чем когда-то Цезарь клики
«Царица» в день триумфа заслужил.[930]
79 Поэтому «Содом» гласят их крики,
Как ты слыхал, и совесть их язвит,
И в помощь пламени их стыд великий.
82 Наш грех, напротив, был гермафродит;
