в своём распоряжении вооружённую силу, а духовенство было связано с транснациональной Католической церковью.[300] Отношения между элитами и между элитами и крестьянами мало изменялись за столетия феодализма, что оправдывает его описание у Вебера как «хронического состояния».[301]
Реформация почти полностью ликвидировала Католическую церковь в качестве особого института в Англии. При этом реформация Генриха VIII не просто позволила скромному королевскому правительству поглотить всё могущество и имущество католического духовенства. Монархия, под прямым контролем которой находилось лишь несколько десятков чиновников, прежде использовала духовенство для осуществления административных функций. Из-за устранения значительной части духовенства и сомнений (зачастую обоснованных) в лояльности оставшихся его представителей монархия, уже зависевшая от аристократов в сборе налогов и обеспечении вооружённых людей, была вынуждена сотрудничать со светскими землевладельцами в экспроприации собственности и полномочий Католической церкви. Большинство монастырских владений, а также бенефиции (право назначать священников) и церковные права на сбор десятин в итоге оказались в руках светской элиты. Это трансформировало прежнюю трёхкомпонентную структуру элиты (монархия, светские землевладельцы и духовенство) в двухкомпонентную структуру, в рамках которой короне никто не мог бросить вызов на уровне страны в целом, однако джентри приобретали полный контроль над землёй, трудом крестьян, а также политикой в графствах и на местах. Генрих VIII и его преемники оказались в состоянии задействовать свою распространявшуюся на всю страну гегемонию, чтобы сломить военное и политическое могущество земельных магнатов, создав монополию на легитимное использование вооружённой силы в Англии, а затем и во всей Британии. В этом отношении двухкомпонентная структура английской элиты отличалась от структуры элиты Испании, которую мы рассматривали в главе 3. Реформация дала английской монархии ресурсы, чтобы сломить магнатов и низвести могущество землевладельцев до локального уровня. Напротив, в Испании отсутствие реформации означало, что Габсбургам приходилось достигать соглашения с аристократами каждой провинции, выступавшими в качестве некоего блока (который в большинстве провинций контролировался сверху магнатами), что исключало возможность бросить вызов крупнейшим испанским грандам.
Несмотря на то, что английским королям не грозили военные или политические вызовы на уровне страны в целом, они так и не смогли избавиться от зависимости от светских землевладельцев. Монархам не хватало ресурсов для создания бюрократии, поскольку они провели отчуждение большей части конфискованных владений монастырей, чтобы покрыть военные расходы или купить лояльность светских элит, а также монархам приходилось получать одобрение парламента на новые налоги. Поэтому короли продолжали полагаться на местных должностных лиц, которые преимущественно не получали жалования и обслуживали собственные частные интересы, находясь под контролем политических блоков графств. После того, как большинство клириков были изгнаны со своих постов, монархия не смогла столкнуть между собой духовенство и мирян в парламенте и оказалась в ситуации, когда ей становилось всё более сложно контролировать политические блоки графств, которые к XVIII веку сложились в две национальные партии. Фискальный кризис, возникший из-за предпринятой Карлом I попытки в течение одиннадцати лет (1629–1640) править без созыва парламента, и результаты гражданской войны (1642–1651) и Славной революции (1688) демонстрировали пределы королевской власти и узкое пространство для автономных действий, имевшееся в распоряжении монарха. Все королевские инициативы, будь то повышение налогов, принятие законов или ведение войн, требовали одобрения со стороны депутатов парламента, которые представляли интересы господствующей элиты землевладельцев, базировавшихся в графствах, а затем и купцов, организованных в гильдии и привилегированные компании и представленных посредством городских властей.
Одновременно с реструктуризацией отношений между монархией и землевладельцами, происходившей после реформации Генриха VIII, корона теряла контроль над всё более значительной и всё более успешной группой купцов, которые затем вступили в альянс с земельной элитой, получившей выгоды от реформации и одержавшей победу в гражданской войне. Рассмотрим, каким образом конфликты элит в XVI–XVII веках влияли на способность монархии контролировать торговцев, а также колониальные элиты и переселенцев.
Роберт Бреннер в своём великолепном масштабном исследовании «Купцы и революция»[302] обнаруживает, что в Англии XVII века существовали три преимущественно обособленные группы купцов: (1) «купцы-авантюристы»,[303] (2) купцы Левантийской, Ост-Индской, Российской и других привилегированных компаний и (3) колониальные купцы-посредники. Соотносительная влиятельность первых двух групп то увеличивалась, то сокращалась по мере того, как они оказывались в фаворе у монархии в обмен на поступления от возросших таможенных пошлин и политическую поддержку в ходе гражданской войны, а затем Реставрации. В то же время по обеим этим группам наносили удары транснациональные экономические силы. Купцам-авантюристам вредило снижение спроса на экспортируемые ими ткани в континентальной Европе, хотя стремительно растущий внутренний рынок импортируемых предметов роскоши приносил огромное богатство тем, кто инвестировал в компании, торговавшие с определёнными территориями. Тем не менее и купцы-авантюристы, и купцы, торговавшие с Левантом и Ост-Индией, получали выгоды от усилий монархии по защите их от конкуренции. Монархия не допускала в Англию иностранных текстильных торговцев, гарантируя купцам-авантюристам возможность монополизировать сокращающийся рынок, и в этом смысле основную тяжесть снижающегося спроса на ткани несли иностранцы, а не английские инвесторы. Торговцы из Компании купцов-авантюристов получали выгоды от королевских монополий, которые ограничивали вход на их рынки, а ещё более важным моментом, подчёркивает Бреннер, было то, что монархия запрещала вести внешнюю торговлю ремесленникам и розничным торговцам. Это ограничение гарантировало оптовым торговцам возможность требовать за импортируемые товары единообразную и высокую наценку, не позволяя снижать цены купцам и розничным торговцам, работавшим на внутреннем рынке.
Бреннер отчётливо демонстрирует, что прибыли купцов-авантюристов и купцов, торговавших с Левантом и Ост-Индией, в политическом смысле проистекали из королевских уступок. Хотя монархия в обмен на эти уступки постоянно выдвигала требования в виде повышенных таможенных пошлин, а временами (особенно в 1624–1625 годах)[304] настраивала против себя купцов привилегированных компаний из-за беспрецедентных требований или возмутительных выходок, источники заработка двух указанных групп привилегированных купцов сохраняли зависимость от короны.
Совершенно иной была третья группа купцов — колониальные посредники. Они не допускались в крупные привилегированные компании, поскольку имели два изъяна — ограниченный капитал и невзрачное социальное происхождение. Большинство из этих купцов были сыновьями мелких джентри, лавочников и мануфактурщиков из Лондона либо были связаны с американскими колониями в качестве капитанов кораблей или торговцев. Какое-то время (в начале XVII века) эти торговцы, участвовавшие в операциях с Америкой, могли действовать без особого вмешательства со стороны привилегированных купцов. Торговля с этим континентом зависела от основания там постоянных колоний и их роста, что, в свою очередь, требовало долгосрочного инвестирования капитала. У крупных купцов и земельной элиты существовали более гарантированные и более быстрые
